одного оруженосца, нагруженного копьями. Что до королевы, глаза ее выражали досаду, ища среди противоборствующих своего друга и не узнавая его. Наконец один рыцарь, несший алый щит с тремя серебряными чашами[301], вырвался вперед остальных и сошелся вначале с Элином-Королем, доблестным рыцарем, братом короля Нортумбрии. Они обменялись яростными ударами, Элин сломал свое копье; Ланселот, а это был он, жестоко сбил его наземь, к великой радости рыцарей Горра. Затем он спешил еще нескольких рыцарей, и среди них одного из славнейших бойцов-состязателей, Кадора Иноземца. Все подняли крик, все бурно приветствовали неведомого рыцаря. У него осталось еще одно копье; он потребовал его у слуги и взялся за другого бойца, сенешаля короля Клодаса Пустынного. Копье сенешаля поломалось в щепы; Ланселот угодил ему в самое горло; острие проникло ему в зев, и он рухнул на поле, простершись во всю длину копья. Земля обагрилась кровью.

– Он умер, – поднялись крики вокруг.

Довольный исходом своего копейного боя, Ланселот спросил оруженосца:

– Кто это, которого я ранил?

– Это сенешаль короля Клодаса Пустынного; живым его уже не подняли.

– Воистину, все к лучшему.

И тут же он выхватывает меч, бьет направо и налево, то острием, то гардой, срывает шлемы, рубит щиты, пронзает кольчуги, налегает и конем, и телом, так что никто не знает, чему более дивиться: его силе, его ловкости, его нежданным и скорым изворотам.

– Поистине, – сказал мессир Гавейн, – никому не под силу творить такие подвиги, кроме Ланселота. Вы не находите, госпожа?

– В самом деле; но, чтобы не было сомнения, надо подождать до конца.

Она подозвала одну из своих девиц (ибо после кончины госпожи Малеотской ей пришлось избрать себе другую наперсницу).

– Пойдите к этому рыцарю, – велела она, – скажите, пускай теперь он бьется так же скверно, как славно бился до сих пор; этого требует дама, так огорчившая его, прежде чем так вознаградить.

Ланселот, едва приняв послание, потребовал новое копье и выступил против одного рыцаря, который тотчас уложил его ударом на круп его коня. Он еле поднялся и двинулся в гущу боя; но вместо того, чтобы биться, ухватился за конскую гриву, будто боялся упасть. Потом он поник головой и обратился вспять, видя, что другие на него наступают, и тем навлек на себя смех и проклятия всех рыцарей и герольдов.

Он приехал домой, освистанный теми, кто поначалу восхищался его доблестью. На ассамблею следующего дня он явился с еще не подвязанным шлемом, так что один герольд, видевший его не раз при дворе короля Артура, узнал его. Только он надел шлем, как тот возгласил: «Вот кто поле локтем измерит!»[302]. Бесстыдники и грубияны начали было потешаться над ним, но вдруг посреди боя увидели, что он выбивает из седла любого рыцаря, какой попадется ему под руку. Никто уже не смел посягать на него. Тогда королева вновь дала ему наказ ничего не делать по-доброму. Он тут же стал себя вести хуже некуда, и так до полудня; с этого часа королева велела ему сражаться лучше: роли переменились, и уже ничьи подвиги не могли его затмить. С наступлением ночи он отбросил свою глефу и вернулся домой. Во всей ассамблее уже не было сомнения, что это Ланселот и что он хотел поглумиться над бойцами, когда столь злонамеренно себя держал. Он поспешил вернуться в замок, где был пленником, и как только снял доспехи, пошел к сенешалю. Тот заметил его отсутствие и умирал от страха, что упустил его. Если бы он только мог поверить, что жена его снарядила Ланселота, чтобы тот показался на турнире, он бы никогда ей этого не простил.

CXIII

Мелеаган вскоре узнал, что он показывался там, и оттого почувствовал жгучую досаду. Он велел соорудить прочную башню на границе с Уэльсом, уверив своего отца, что она поможет лучше держать оборону на подступе к Горру. Ее воздвигли посреди болота, и ей не страшны были ни орудия, ни камнеметы, ибо болото было столь глубоко и обширно, что нечего было и думать его преодолеть. Туда и отвезли Ланселота. Еду ему передавали в небольшой бадейке, а поскольку в башне было лишь одно узкое окно наверху, стражник, которому доверили ее охрану, каждый день бросал в бадейку веревку, чтобы привязать корзину с пропитанием для узника и для него.

Покончив с этим и заперев туда Ланселота, Мелеаган подался в Лондон, где пребывал король Артур.

– Сир король, – сказал он, – вы знаете, что я отвоевал королеву у вашего сенешаля. Ланселот явился требовать ее обратно; между нами был поединок: я позволил ему увезти королеву при условии, что мы возобновим бой в вашем присутствии, когда я вызову его; королева же поклялась, что уедет со мною, коль скоро он не сможет ее защитить. Я пришел требовать от Ланселота, чтобы он исполнил свое обещание; он непременно появится, если он такой славный рыцарь, как о нем говорят.

Король оказал Мелеагану добрый прием, из почтения к его отцу, и сказал ему:

– Мелеаган, Ланселота здесь нет; когда увозили королеву, исполнился уже почти год, как я его не видел. Вы, очевидно, знаете, что вам надо делать.

– Что мне делать, сир?

– Ждать сорок дней; и если Ланселота не будет, возвращаться в свою страну и приехать снова в конце года. Если Ланселот так и не явится, вы имеете право забрать королеву.

Мелеаган обещал это сделать; и он выждал сорок дней. Но на этом мы покинем его, дабы обратиться к другой особе, близко с ним связанной, по крайней мере, что касается кровных уз.

Вы не забыли ту девицу, что требовала и получила голову рыцаря, которого Ланселот иначе бы помиловал. Она надеялась найти случай, чтобы отблагодарить его за эту неслыханную любезность, а с другой стороны, она желала учинить месть Мелеагану, своему единокровному брату, который убедил короля Бодемагуса оставить ей лишь малую долю ее материнского наследства. Когда она узнала, что Ланселот в заточении, она не усомнилась, что он стал жертвой некоей измены. А когда она увидела башню, недавно построенную Мелеаганом, то догадалась, что она воздвигнута для ее героя. Надежда утолить сразу и свою признательность, и свою ненависть[303] придала ей хитроумия и прозорливости. В юности она давала пропитание жене стражника, охранявшего башню, и была уверена, что может на нее положиться. И вот она пошла к ней, выказала ей более обыкновенного свою приязнь, а под конец напросилась погостить у нее, в их домике на краю болота, коим была окружена башня.

Она увидела,