каким путем доставляют пищу Ланселоту, и уже помышляла лишь о том, как вызволить узника. Однажды ночью, когда все уснули, она со своими служанками пришла к тому месту, где была привязана бадейка: корзина, которую должны были завтра отослать, находилась там же. Она отвязала бадейку, переправила ее к основанию башни и, навострив слух, услышала, как горько сетует узник.

– Ах, мессир Гавейн! – говорил он, – если б вы, подобно мне, были пленником, то не было бы такой башни или крепости, куда я не зашел бы, разыскивая вас. А вы, моя госпожа, как же вы будете опечалены, узнав о моей смерти!

Девица дергала корзину, пока Ланселот, услышав это, не высунул голову в проем окна.

– Ланселот, Ланселот! – позвала она.

– Кто вы?

– Подруга, сострадающая вам и затеявшая вас освободить [304].

Тут она навязала на тонкую веревку, которой поднимали корзину, веревку потолще; Ланселот забрал ее себе. Он прочно закрепил ее внутри и соскользнул в бадейку, а оттуда перебрался в дом стражника. Девица уложила его в соседнем с ней покое, а наутро он облачился в лучшее девичье платье, сел на ее коня и уехал на виду у всех домочадцев, которые не догадались, кем же была спутница их дамы. Так они достигли замка, где она жила обыкновенно. Ланселот оставался там несколько дней, дабы оправиться от той злополучной жизни, какую он влачил в башне. Девица знала, что Мелеаган при дворе короля Артура ждет, когда истекут назначенные ему сорок дней. Когда вернулся гонец, посланный ею, Ланселот уже был полон сил и доброго здоровья. Она велела приготовить ему доспехи и боевого коня.

– Сир, – сказала она, – у вас на исходе последние из сорока дней; способны ли вы отомстить за нас тому, кто так вероломно вас пленил, как вам удалось это с тем, чью голову вы мне подарили? Ныне Мелеаган для меня – самый ненавистный человек на свете: с тех пор, как он причинил мне столько бед, он мне не брат. Он разлучил меня с любимым, он лишил меня наследства. Не удивляйтесь, что я жажду отомстить ему за все его коварство.

Король созывал свой двор в Карлионе, когда Мелеаган прибыл во всеоружии и надменно заявил, что если никто не явится на поединок с ним, ему ничего не остается, как вернуться в Горр. Тогда Богор Изгнанник предложил себя вместо своего кузена.

– Я бы предпочел Ланселота, – сказал Мелеаган.

– Вполне возможно, – ответил мессир Гавейн, – но что-то сдается мне, что если бы Ланселот тут был, вы бы не так рвались в бой.

– Ошибаетесь, – ответил Мелеаган, – ни с кем из рыцарей я так не желал бы помериться силами.

Богор Изгнанник пошел облачаться в доспехи; местом для поединка король избрал окрестные луга. В то время как они туда направлялись, в замок въезжал Ланселот во всем облачении. Они с мессиром Гавейном обрадовались, узнав друг друга. Разнесся слух о его приезде; король и королева подошли его расцеловать, и все рыцари чествовали его наперебой.

CXIV

Мелеаган наблюдал за его приближением не без доли тревоги. – Мелеаган, Мелеаган, – сказал ему Ланселот, – вы давно требовали поединка: вы его дождались, когда уже перестали печься об этом из-за Болотной Башни, куда вы меня заперли обманным путем. Я оттуда выбрался, благодарение Богу и той, что открыла мне дверь. Но я не дам вам времени покарать ее за любезность, оказанную мне.

Они въехали на ристалище; там протянули барьеры. Не тратя времени даром, они пускают галопом коней и осыпают друг друга градом мощных ударов. Глефа Мелеагана ломается первой; Ланселот вонзает свою в его щит; она проникает до самой руки и прибивает руку к кольчуге. Вот Мелеаган опрокинут на луку седла, а затем и сброшен под брюхо коня. Покончив с этим, Ланселот покинул седло, обнажил меч и, держа перед собою щит, набросился на Мелеагана, который успел подняться. Удар следует за ударом, шлемы искрятся, щиты расколоты, кольца осыпаются с кольчуг, кровь обагряет их руки и плечи. Так они бьются почти три часа. Но к полудню Мелеаган начинает слабеть, его одолела усталость. Ланселот же, словно удвоив силы, извергает потоки крови у него изо рта и из носа, он толкает его и теснит. Королева заранее рада увидеть тот миг, когда Ланселот отомстит за бесчестие, коим едва не запятнал ее Мелеаган. Наконец Ланселот заносит обеими руками меч, вот-вот он обрушит последний удар: тот хочет избегнуть его, заново бросаясь на грозного соперника; но умбон щита сбивает его на землю плашмя. Ланселот вскочил ему на грудь, сорвал шлем с головы и откинул прочь забрало.

– Пощады! Пощады! – возопил Мелеаган; Ланселот не желал ничего слушать. Подоспел король Бодемагус и стал заклинать победителя помиловать его сына: мольбы эти были тщетны. Мановением руки королева велела не щадить его более.

Мелеаган в ужасе отшатнулся; Ланселот настиг его и последним ударом меча отбросил его голову на ристалище. Пока он вкладывал в ножны клинок, к нему подъехал Кэй и сказал, снимая с него щит:

– Сир! Целый мир приветствует вас, красу и цвет всего рыцарства!

После Кэя подошел король Артур и обнял Ланселота, не дожидаясь, когда с него снимут доспехи. Он пожелал сам отвязать его шлем, а когда передал его мессиру Ивейну, тот расцеловал победителя в уста. Подбежал Гавейн с распростертыми объятиями, потом королева, пытаясь скрыть безмерную радость. Среди ликующих возгласов его повели во дворец. Король велел расставить столы и, дабы воздать Ланселоту почести как самому доблестному рыцарю, посадил его на возвышение рядом с собою и в равновеликое кресло. Ланселот пытался этого избегнуть, но был вынужден уступить воле короля и той, которой он не в силах был отказать ни в чем.

CXV

Застолье их еще длилось, когда они увидели, что к королевскому креслу дерзко подъезжает высокий всадник на коне, облаченный в алые доспехи. Он никого не приветствовал; но, обведя взором всех баронов, сидевших за трапезой, он воскликнул:

– Где Ланселот, изменник Ланселот, худший из худших; тот, кто убил монсеньора Мелеагана, сына короля Бодемагуса? Где он, похититель чести страны Горр, кто, невзирая на мольбы славного короля, подло убил лучшего из рыцарей? А ведь он обещал его помиловать, и ему более, чем кому-либо, пристало держать слово, если он не забыл все почести, каких он удостоился наряду с королевой Гвиневрой от короля нашего Бодемагуса. Лучше бы он припомнил Клодаса и требовал с него ответа за гибель короля Бана, своего отца,