что убил бы его, несомненно, если бы был еще на каплю, на жалкую каплю ближе к безумию. Но капли пока нет, и он, скорее попятившись, спрятав большие пальцы в карманы, намертво впившись в ткань сюртука, почти молит:

– Так, послушай… мой день просто ужасен. Пожалуйста, пойдем домой, все-таки завтра тебе на учебу.

Еще не договорив, он резко ощущает: что-то не так. Карл молчит, стоя на месте, смотрит прямо в глаза, глубоко дышит, точно пытаясь втянуть ноздрями запах его гнева, – а потом вдруг криво, знакомо, по-каспаровски ухмыляется. Оставляет щеки в покое. Запустив пальцы в волосы, то ли ерошит их, то ли пытается, наоборот, расчесать. И наконец явственно качает головой.

– Не хочу.

Людвиг глядит неверяще: Карл никогда особенно не спорил о подобном. Правда, его и не приходилось скандально «вылавливать» из злачных мест, самыми большими его прегрешениями были побеги к матери и за сладостями. Некоторая тяга туда, где можно потанцевать, пофлиртовать, сыграть в бильярд и выпить, началась только год назад, когда он поступил в университет. Но ничего совсем уж предосудительного в этом не виделось, какой студент без подобного греха?

– Не хочешь что? – спрашивает Людвиг, не приближаясь. Он по-прежнему не ручается за себя. – Идти со мной? Спать?

Карл качает головой снова, опускает руки и медленно обводит взглядом подсвеченный город, а затем поднимает глаза к звездам. Когда он заговаривает, голос его все такой же невыразительный, но твердый как сталь:

– Не хочу слушать про твои «ужасные дни». Это смешно. Если бы ты знал, каково торчать в той клоаке, ты бы не жаловался. И не судил меня!

– Клоаке?.. – бездумно повторяет Людвиг. Он перестал что-либо понимать, оторопел настолько, что «смешно» его даже не возмущает. – Ты о «Лебеде»? Так зачем ты сюда…

Карл смеется, смеется так неестественно и истерично, что пробирает дрожь. Людвиг обожает его редкие улыбки, смех же слышит крайне редко, но чтобы это звучало столь… пусто, взросло, злобно? Карл замолкает резко, будто какой-то механизм внутри него сломался, и качает головой в третий раз. Точно решившись, шатко подходит сам, и дрожащие, горячие пальцы его вдруг сжимаются у Людвига на локте. Он то ли так устал, что ищет опору, то ли боится, что иначе его не услышат.

– О твоем университете, дядя, – откликается он очень тихо, но Людвиг слышит. – Об этом склепе, где мне ничего не дают. – Дальше он словно сетует в пустоту. – Зачем только я туда сунулся… Зачем?

Несколько секунд Людвиг думает, что это какая-то ошибка, иллюзия – например, голосом Карла шепчут фантомы. В следующий миг осознание бьет с силой: нет, это губы Карла шевелились; нет, это он теперь глядит так безнадежно, цепляясь за локоть; нет, это его глаза вспыхнули, стали мокрыми, и это особенно заметно на фоне покрасневших щек.

– Зачем, – сипло, невопросительно повторяет Людвиг. – Зачем. – Собравшись, он берет Карла за плечо уже мягче, вглядывается в него как можно ласковее. – Боже… да что случилось, мой мальчик? У тебя там неприятности? Что на тебя нашло, что…

– Не зови меня так! – Карл дергается не слишком сильно, но вырывается легко и затравленно озирается. – Не зови, я люблю тебя, нет, правда люблю, но я… я!

Слов, похоже, нет, речь он не готовил. Он хватает ртом воздух раз, другой, отступает – и просто сползает по стене ближайшего здания, какой-то обувной лавки, на мостовую, закрывает лицо руками. Фигурка его в дорогом рединготе, в блестящих туфлях, с напомаженными локонами кажется хрупкой и нереальной, ожившей иллюстрацией лоска и отчаяния одновременно. Людвиг приближается осторожно, встает над ним. Он испуган настолько, что не решается ни опуститься, чтобы быть вровень, ни попытаться поднять Карла силой. Тот не плачет, нет – просто сидит, сжавшись, уткнувшись в колени. И дышит так же судорожно и хрипло, как…

– Ты нормально себя чувствуешь? – с дрожью спрашивает Людвиг. Лицо умирающего брата оживает перед глазами. – Ты…

– Я чувствую себя ужасно. – Карл смотрит сквозь пальцы, опять горько усмехается. – Ужасно, дядя, прости, я понимаю, как скверно слышать это после всего в меня вложенного. Но я… я… – Он снова запинается.

– Что? – Людвиг немного наклоняется. – Да что, скажи же мне? Ты заболел?

Он едва перебарывает порыв – начать щупать Карлу лоб, проверять пульс. Это один из тайных его страхов – что судьба Каспара повторится. Как бы Карл, такой хрупкий, не надорвался, как бы не лишился жизни. Людвиг ведь не простит себя. А особенно невыносимо бояться этого сегодня, после Сальери. И Людвиг ждет. Ждет, молясь не услышать «Я умираю».

– Я живу не свою жизнь, – наконец тихо откликается Карл. Глаз он не прячет. – Не свою, мне не нравятся языки, я правда не понимаю, чем и зачем забиваю голову, я…

Возможно, горе из-за Сальери и страх, что Карл болен, притупили все прочие чувства. Гнева, разочарования – ничего нет, лишь недоумение. Что? Онемев, Людвиг пытается вспомнить минувший год, ищет хоть одно упущенное свидетельство недовольства. Что было? Карл с удовольствием переехал на съемную квартиру. Что было? Он все сдавал, не блестяще, но все же. Что было? Он ходил на пирушки и по-прежнему пожимал плечами в ответ на «Чем займешься после окончания?», отшучивался: «Я еще мало отучился!» Что еще? Каждый раз обмотанная влажной тряпкой голова. Страницы книг, которые не перелистывались. Пустые листы, где в лучшем случае велись беседы с дядей. Но ведь это… это обыденно? Карл и не склонен к учебному азарту.

– Подожди, ты же сам согласился, – тихо напоминает Людвиг. – Сам туда пошел. – Он словно защищается, вот только не понимает от кого.

– А что было делать? – Карл снова трогает щеки, мучительно кривится. – Что, если ты не предложил мне выбрать призвание самому?

– Не предложил? – Людвиг хмурится. Что-то в разговоре в корне неправильно, упущено; смутно маячит непонятный ему подтекст. – Неправда. Да, я сказал тебе про университет и предложил помочь туда устроиться, но прежде…

– Я же понимаю, я все о тебе понимаю, – с еще более странной интонацией обрывает Карл. – Понимаю, что тебе нужно, понимаю, почему я Карл Второй. – Он выделяет два последних слова, чуть скалится, но тут же поджимает губы. – Во мне мало от отца, дядя. Но похоже, я донашиваю его проблемы, да? Когда стараешься, стараешься… но чей-то призрак вечно лучше. Я не в обиде, нет, поверь.

Людвиг так потрясен тирадой, что не может ответить – просто смотрит. На эти темные волосы, холеную кожу, пылающие глаза – да, да, вот сейчас Карл правда похож на Каспара, на потускневшую, но намного более