Карл смотрит все так же напряженно, пусто. Но в следующий миг в пустоте проступает то, от чего Людвиг теряет дар речи. Обида. Разочарование. Продолжить не получается, более того, внезапно хочется попятиться. Но нужно оставаться на месте. Держаться.

– Значит, на самом деле вы ничего не поняли, – слышит наконец он. Карл натянуто усмехается. – Не поняли… и ладно. – Он обнимает себя за плечи, будто замерзнув, и, похоже, решается на что-то. – Ладно. – Его глаза встречаются с глазами Людвига. Там загорается прежний огонь. – Раз так, поговорим прямо, ты был честен – буду и я. Хорошо?

– Хорошо, – все так же беспомощно отзывается Людвиг вопреки чему-то внутри, требующему просто прервать разговор. – Скажи же, чего ты…

– Я ходил смотреть не совсем на липицианов, – говорит Карл. – Я ходил смотреть на офицеров, гарцующих на них. – Снова пауза. – Я хочу стать военным, дядя. Вот так.

В тишине Людвиг ясно слышит, как пролетает в небе какая-то птица, как крыло ее рассекает ночной воздух свистом – и забирает ворожбу. В следующий миг виски взрываются грохотом, уши – гулом, и два этих звука сливаются в трескучую канонаду. Боль такая спонтанная и острая, что приходится зажать голову руками и согнуться, потом и рухнуть на колени. С губ срывается вопль. Со стороны теперь кажется, что он молит о чем-то племянника, и падение столь страшно, что тот сразу кидается навстречу, хватает его за локти, пытается поднять обратно, трясет:

– Что? Да что, что?

Людвиг только читает это по губам. Собрав немного сил, касается пальцем уха и мотает головой. Наверное, на лице такое мучение, что Карл не задает вопросов. Но бледный, перепуганный, дергающий Людвига туда-сюда, он продолжает говорить что-то, говорить быстро и сбивчиво. Понять все, увы, невозможно, но смысл… смысл смутно считывается. «Не пугайся». «Я найду тех, с кем буду един духом». «Я буду на воздухе, буду тренироваться». «Я буду делать нужное дело». «Я прославлюсь, особенно если будет война». А Людвиг снова и снова мотает головой. Мотает на каждый фрагмент речи, кажущийся цельной фразой, мотает остервенело, но сам не может даже раскрыть рта. Карл наконец иссякает, но глаза его все еще мерцают надеждой. Одновременно ему удается поднять Людвига с мостовой, отряхнуть, снова ухватить под локоть.

В этот раз Людвиг вырывается сам. Отступает, оправляет одежду, потирает уши. Карл смотрит вопросительно, испуганно. В голове визжат голоса, но что им нужно, непонятно. Мучительно хочется закричать. Вспоминается Башня Дураков с алыми огнями над громоотводом, вспоминается Сальери – не нынешний, а времен оккупации, и его окровавленные руки, и музыка над развороченным городом. Избитая повстанка. Алый ручей и десятки тел юношей, многие из которых были даже младше Карла. Сердцебиение в стенах. Драконий огонь.

– А вот этого не будет, слышишь? – выплевывает Людвиг. Он себя не слышит, но Карл явно да: он будто налетает на преграду. – Не будет, ни за что, будь ты проклят! Не хочешь быть в университете – выметайся. Выбирай что угодно другое, я устрою, но в семье Бетховенов не будет убийц! Ты не знаешь, о чем мечтаешь. Война не имеет ничего общего с твоими детскими играми. Все.

Он не дает перебить, не ждет ответов, да и не смог бы сейчас их понять: тетради нет, как нет и сил вглядываться в движение губ. Жестом запрещая приближаться, Людвиг отворачивается и идет прочь. Он хочет домой. Домой, и неважно, пойдет ли Карл с ним. Может, лучше бы не пошел, лучше не видеть его хоть до рассвета… иначе может случиться непоправимое. Например, убийца в семье Бетховенов все-таки появится.

Проверять не хочется, но скоро Людвиг оборачивается, пересилив себя. Понурый, бледный Карл идет следом. Но расстояние меж ними уже огромно, как меж берегами Рейна.

1826

Каменное сердце

Карл не просыпается, когда приземистая громада Вассерхофа склоняет над каретой серый щербатый лик. Николаус не обманул: дом впечатляет, даже немного страшит. Скорее всего, это правда была когда-то крепость: стены толстые, справа от основного фасада любопытным острым ухом торчит башенка. Людвигу бы тут не понравилось, он непременно вспомнил бы свой угрюмый кошмар – Башню Дураков, – если бы не большие, горящие золотом окна и не толпа молодых деревьев вокруг. То ли брат все так обустроил, то ли тот, у кого он это поместье купил. «Николаус ван Бетховен, землевладелец!» – так он гордо подписал первое письмо из нового гнезда. Людвиг не преминул поддразнить его, подписав свое: «Людвиг ван Бетховен, мозговладелец!» Но Нико не обиделся, скорее всего его смягчила приписка, от которой Людвиг не удержался: «Я очень рад, что ты наконец переехал, лучше не держаться за места, где нас разрывали на части». Он-то понимает: Линц после войны все-таки мучил брата, мучил, как бы тот ни бравировал решимостью и человечностью.

И вот они приняли наконец приглашение гордого «землевладельца», пусть и не в тех славных обстоятельствах, каких бы хотелось. Мирно стучит дождь, окна манят, лампы сияют на крыльце, с которого уже спешит к воротам высокий силуэт. Но на душе промозгло, усталость давит, выходить не хочется вовсе. В карете Людвиг с Карлом вдвоем. Безымянной нет.

– Проснись. – Людвиг склоняется к племяннику и осторожно трогает его плечо. – Проснись, мы приехали.

Он все равно подскакивает и морщится. Повязка на голове, всклокоченные волосы, затуманенные глаза делают его вид совсем хворым. Людвиг, стиснув зубы, отворачивается. Ему нужно несколько секунд борьбы, чтобы улыбнуться, когда дверь откроется и мокрый, тоже лохматый Нико воскликнет:

– Ну наконец-то! Я уже думал, вы где-нибудь утопли в болоте!

– У тебя тут есть болота? – Людвиг усмехается, щурясь от лампы в руке брата. Читать по губам за эти два года он стал лучше, пока не все длинные фразы, но такое разобрать можно. – Обязательно прогуляюсь, верну свое сердце.

Нико хмурится: шутка ему не нравится, да и самому Людвигу она не по душе. Взгляд брата устремляется на Карла, обегает повязку. Нико что-то спрашивает. Карл кивает, начиная вылезать, и говорит: «Нормально», значит, вопрос был о самочувствии и возможности передвигаться. За плечом брата маячит еще пара силуэтов – домашние или прислуга. Они сразу обступают Карла, раскрывают над ним зонт и ведут к крыльцу, так бережно, будто это раненая королевская особа. Он смущенно оглядывается. Людвиг притворяется, что не заметил.

– А ты? – спрашивает Нико, все светя ему в лицо лампой.

– Иду, – лаконично отзывается