где я все Это должен забрать и вести по столбам, — вот и думай тут!.. И поэтому имена я, пока что, оставил: вон Солдатка, Копейка, Дуреха, Горчица и Куролеска, а левее, чуть в стороне, пасутся Буянка, Сметанка, Ромашка, Лисичка, Кувшинка и Стрекоза… Божественное Оно отзывается на универсальное имя: Дана, крикну: «Дана!» — и оборачиваются все эти серые, бесполые существа… Думай как хочешь… Я, кстати, спускался к пастуху Николаю — вместе подумать и заодно разжиться газетой для коз — и обнаружил, что ему тоже навязали пасти стадо бесполых, правда, разной окраски… Они, как и Эти, не имеют тяги друг к другу, не реагируют на полноценных быков и коров, если такие случаются рядом, и, разумеется, не дают и не будут давать молока… Николай выгуливает эту компанию на заброшенной ветке, где стоит неиссякаемая цистерна с напитком и горит синий огонь… Подопечных своих он называет: «Оне…», и тоже не знает, что и подумать… Рассказал, что недавно, маханув с горя пять кружек опилочного нектара и возвысившись в ощущениях до Божественной плоскости, он попробовал подключить это Оне к реальному пониманию вещей, но мычанья его никто из этих бесполых не понял и по столбам за ним никто не пошел… Так что мы с Николаем озадачены оба, будем думать, что-то решать…

— Пастух, — спросила Елена, — а что это за горбатый длинноволосый бычок? Вообще-то он симпатяга! Похож на игрушку!

— Это дело промежности Таньки-красавы, — ответил Пастух, — результат ее неуемного «Му» после схлещивания с верблюдом. Да, симпатичный, и умный — родился сразу с желтой мушкой на лбу… Имени я, пока что, не дал… Знаю еще, что в проекционной иллюзии отображение его нарасхват — куклы чуть ли не передрались за обладание правом его опекать…

— А сама Танька где?

— Где ей быть? В Загоне для сумасшедшей скотины… Мало того, ее навсегда лишили родительских прав: запретили приближаться к бычку на расстояние коровьего видения, так что Танька-красава сможет только вечно думать о нем…

— Ну и гурт вам достался, Пастух, — не понравилось Марте: — полуверблюд, производные и Оно… Как вы справитесь?

— Все не так уж печально, — ответил Пастух и крикнул: — Куролеска, иди-ка сюда! — и добавил, уже обращаясь к коровам: — Голубых жеребцов, кстати, высший разум определил в табуны, и они теперь гоняют петли по плоскости… Собчаков стало больше, они обнаглели, и их тоже, собрав, отправили в табуны, и они петляют с кобылами…

Подошла производная третьего рода, и коровы, не увидев в ней никакой Куролески, не смогли скрыть ухмылки, обнажив свои зубы…

— Мы тут все, — с интонацией оправдания сказала лошадка, — намереваемся вернуться в парнокопытность… Из-за этих серых, бесполых Оно мы, как оказалось, лишены привилегий, ради которых и стали парнокопытными… Нас вписали в законы существования на плоскости вместе с Оно, и теперь мы совершаем круги, а не просто пасемся в Долине, взрослеем с прохождением столбов, и ошибки наши не будут списываться на месте, но, как и любая скотина, мы будем расплачиваться за них в местах наказания…

— Глупая ты, Куролеска, — промычала Мария-Елизавета, — разве это возможно — поменяться назад?

— Вероятно-возможно… — вмешался Пастух, — лично для них… В непарнокопытных они задумали превратиться на плоскости, а не в проекционном нигде, пострадали от блажи, и поэтому мозги у них все же остались телячьи, и Хозяин по моему запросу ответил, что тела в случае сохранения изначальных мозгов, можно будет вернуть: плоть сама, стремясь к естеству, преобразует себя после двух-трех кругов, совершенных в границах коровьего мышления…

Стали прощаться.

— Пастух… — промычали коровы.

— Коровы… — ответил Пастух.

Вот и все.

К отстойнику сущности подошли, когда пространство уже стало темнеть, и за изгородью было видно много скотины, которая подняла головы вверх в ожидании звезд, поскольку в отстойнике смотреть было не на что и делать, собственно, больше и нечего.

Гуртоправ сдвинул слегу, обозначающую ворота, и когда коровы вошли, сказал очень жестко: «Так, наркоманки, сено в углах, лежать запрещается — только стоять, не мычать, не резвиться, думать только о главном, а именно: почему вы попали сюда и как избежать повторения… Ваша согуртница Антонина-гадалка — слева, у изгороди, дожидается вас. Другая же — Анна, не отелившаяся, скорее всего не придет: к ней как к избранной образовалась огромная очередь из желающих отдать свои мысли, и она вся в работе, — Хозяин отсрочил ее наказание…»

Пока коровы искали Антонину-гадалку, стало темно, на своде зажглись лампочки звезд, и великая Мать всех коров и быков отображением своим, красно мерцая, установилась в зените. Наконец, согуртницы встретились, и Антонина-гадалка сообщила, что, отелившись, обнаружила себя сразу в этом отстойнике, где все особи только стоят и молчат…

— Вот, смотрите, Ида взошла, — задумчиво промычала она, исследуя свод. — Там, у копыта нашей Праматери, небольшая звезда — ее раньше не было… А значит, та особь, которой разродилась Кокетка, будет иметь свою звездную пару…

— Куда ты пойдешь после тьмы? — спросила Мария-Елизавета. — Тебя направили в стадо?

— Нет, — ответила Антонина-гадалка, — меня не направили в стадо, но Гуртоправ на воротах сказал, что я — свободнопасущаяся корова, и поэтому для начала я подойду к той горе, где стоял Кругозор, и буду пастись вокруг, а каждую тьму забираться на вершину этой горы и рассматривать звезды.

— А я и Джума, — промычала Елена, — тоже свободны, и у нас, разумеется, нет своего Пастуха, и поэтому для начала мы остановим первого встречного Пастуха и попросим объяснить нам хоть что-то в отношении Хозяина — мы теперь, как коровы, в полном праве спросить: что следует спрашивать о Хозяине, чтобы начать понимать это высшее из доступных для коровы понятий, а чего не следует спрашивать… Правда, Джума?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…и Катерина осталась одна, грустным взглядом провожая зады удаляющихся молочных коров пятого круга, вместе с которыми долго щипала траву и обсуждала всякие сплетни. Скоро эти зады, помахивающие хвостами и оставляющие после себя шлепки на дороге, исчезли в облаке поднятой пыли, и наступило полное, грустное до жути коровье одиночество на Божественной плоскости.

— О! слезинка священного Еремея! — замычала корова. — Я просила тебя: дай мне счастья хоть на этом кругу… Неужели опять мне двигаться к области грез и погружаться в несбыточное…

Катерина пошла, сама не зная куда, подняв голову к своду, и в какой-то момент вдруг увидела впервые Пегаса: отображение коня, смешно перебирая ногами, летело из