меня наконец-то услышала. Я сказал ей почти все, что сказала мне Книга: что я сам отвечаю за свою жизнь, а перекладывание ответственности на голоса только делает их сильнее. Они не могут приказывать мне, что делать. Я должен взять на себя ответственность за принятие решений, и одним из таких решений было вернуться домой и помочь маме. То есть реально по-настоящему помочь. А не просто складывать ее футболки, если мне захочется.

Я знаю, что Книга выставила доктора М. довольно-таки невежественной, но на самом деле она не так уж плоха. Она задала мне кучу вопросов, которые, как я понимаю, на самом деле были скрытыми тестами, и в течение следующей пары недель я, очевидно, находился под особо пристальным наблюдением, но этот экзамен я, видимо, прошел, потому что в конце концов она перешла на нашу сторону и решила помочь. Она позвала мою маму на семейное совещание, и когда доктор сказала, что я, по ее мнению, готов к выписке, мама явно хотела заплакать и заключить нас обоих в одно из своих безумных материнских объятий, но сдержалась. Вместо этого она задала доктору М. несколько и вправду хороших вопросов. Например, действительно ли слышать голоса – это всегда плохо? Или что, если голоса Бенни иногда помогают ему? Значит ли это обязательно, что он шизофреник или психопат? Например, он всегда был творческим ребенком, так может быть, это как-то связано?

Было очень похоже, что мама перед этим пообщалась с Алеф. Я затаил дыхание, ожидая, что доктор М. примется ее уничтожать, но та меня удивила. Она вдруг сказала, что в некоторых случаях то, что говорит моя мама, может быть правдой и что даже Зигмунд Фрейд слышал голоса – это я уже знал от Би-мена, а потом посоветовала мне вступить в группу поддержки сверстников, которую основал мой бывший сосед по палате Максон. Группа отличная, и как оказалось, Максон тоже очень неплох. Мы с ним иногда общаемся, когда он приезжает из своего колледжа. Реально суперумный. К тому же он гей, так что не создаст проблем в отношениях с Алеф. Мы иногда говорим о ней, и я даже рассказал ему немного о своих чувствах, и он меня понял, так что тут все нормально. Правда, он тоже не знает, куда она подевалась, но говорит, что беспокоиться не надо, потому что она всегда возвращается.

Меня не сразу выпустили из Педипси. Сперва женщина из Службы защиты детей должна была еще раз осмотреть наш дом и убедиться, что мне безопасно в нем жить. Кори и ее команда неплохо поработали, а перед проверкой мама наконец очухалась и смогла прибраться настолько, что инспектор сказала, что в целом неплохо, и дала ей отсрочку, чтобы уже все закончить.

Оставалась еще проблема с полицией, но доктор М. помогла разобраться и с этим. Она даже появилась в суде по делам несовершеннолетних и сказала судье, что моя мама хорошая мать и действительно любит меня, и что разлука с ней плохо скажется на моем психическом здоровье, потому что мой отец умер и я был травмирован. А потом и мне пришлось поговорить с судьей, и я высказался в том смысле, что у меня хороший контакт с предметами, и повторил слова Книги, что нужно смотреть правде в глаза и брать на себя ответственность за свою жизнь, и судье это понравилось. Она сказала, что у меня было озарение, и она отпустит меня домой, если я обещаю продолжать лечение у доктора М. и больше не делать в себе дыр. И я это обещал и буду держать слово. Я понимаю, что вел себя как псих, и не должен был причинять себе боль, но знаете что? Я больше ничего не слышу, так что, возможно, голоса действительно ушли через дыры. Доктор М. говорит, что причина определенно не в дырах, но она согласна, что что-то, видимо, сработало, потому что хотя вещи все еще болтают и издают шум, он какой-то случайный и безличный, как фоновые помехи. Большинство по-настоящему злых голосов ушли, и единственное, что я все еще слышу – это моя Книга.

Но даже мою Книгу все труднее расслышать. Не знаю, в чем тут дело. Вот, давайте покажу.

– Эй, Книга! Ты здесь?

Видите? Не отвечает. Но я знаю, что она еще слушает.

Был уже декабрь, когда я наконец вернулся домой. На крыльце не было никаких надписей «Добро пожаловать домой», и на кухне никаких поздравительных плакатов. Никаких воздушных шаров. Просто несколько красных пластиковых пуансеттий в вазе на чисто прибранном столе, и это было красиво и немного по-рождественски. Все остальное в доме было тихим и почти нормальным. Вещи, которые нужно выбросить, уже лежали в мусорном контейнере, оставалось только отобрать вещи, которые можно продать или подарить. Мама позвонила Кори, та связалась с Владо, который привел на помощь команду словенцев. Мы с мамой стали сортировать, а они перетаскивали вещи в белый фургон. Мама довольно неплохо держалась, хотя поначалу она сопротивлялась мне, но я ведь уже в суде доказал, что у меня хороший контакт с вещами. Я знаю, чего они хотят.

– Мам, ты должна меня выслушать.

– Да, Бенни. Я слушаю.

– Я точно знаю, что папины пластинки хотят остаться, но вся его одежда и обувь хотят убраться отсюда. Им нужно отправиться туда, где они будут полезны, и рубашек это тоже касается. Им не нравится идея быть разрезанными на куски и сшитыми в лоскутное одеяло. Они думают, что это просто глупо.

– Но памятное одеяло? Наполненное приятными воспоминаниями о твоем отце…

– Это твои воспоминания, а не их. Это рубашки! У них своя жизнь. Они не хотят быть постельными принадлежностями.

Мама вздохнула и кивнула Владо:

– Хорошо, можете забрать всю одежду. Все, что есть в шкафу. Только пластинки оставьте.

– И проигрыватель тоже пусть оставит. Но можно забрать все папины книги и его инструменты. Они должны играть.

– Но, может быть, ты захочешь когда-нибудь поиграть на них…

– Нет. Я никогда не буду на них играть. Я не смогу так, как отец… и так, как им хотелось бы.

Она открыла футляр с кларнетом и аккуратно собрала инструмент.

– Ему грустно, – сказала она, проводя пальцем по его блестящему корпусу.

Моя мама имела в виду, что грустно ей – и это один из тех случаев, когда слова означают не то, что вы имели в виду, но то, что они означают, выражает ту же самую мысль.

– Да, – ответил я, глядя на папин кларнет, которому было неловко в