Ма отколола действительно безумный номер. Она пришла на встречу с хозяйственным пакетом, и тут она открывает его и вытаскивает коробку с прахом моего отца, которую, очевидно, стащила с моей книжной полки. Она вручает его Айкон, и клянусь, если бы я знал, что она собирается это сделать, я бы категорически возражал, но такая выходка вполне в духе моей мамы. Айкон думала, что это подарок, и она такая: «Ах, как вы добры!» – но мама тут же объяснила, что нет, это прах моего отца, и рассказала, что мы не устраивали похорон из-за того, что он был буддистом. Она спросила Айкон, не может ли та благословить его или что-нибудь в этом роде, и Айкон, ни капельки не удивившись, сказала «конечно». И тут вдруг все по-серьезному этим занялись, и Кори с главной библиотекаршей расчистили место на одной из книжных полок и положили туда пепел. У Айкон был с собой маленький нагрудник, который она надела на шею, а в сумке оказались спички, свечка и деревянная коробочка с благовониями. Мне показалось немного странным, что она везде носит с собой этот набор и всегда готова к тому, что кому-нибудь могут понадобиться внезапные похороны, но для монахинь это, наверное, нормально.

Главная библиотекарша испугалась, когда увидела спички, но Айкон сказала, что их можно не зажигать. Они поставили свечу и благовония рядом с пеплом, Кори стащила у кого-то со стола несколько цветов, а Айкон написала имя моего отца причудливыми японскими буквами на листе бумаги, и его тоже положили рядом с пеплом. Она поклонилась, сделала что-то с ароматическими палочками и что-то сказала, а потом она и женщина-переводчик спели какой-то японский гимн, который представлял собой просто кучу беспорядочных звуков, похожих на то, что могли бы произнести мои голоса. Никто ничего не понял, но отец-то владел японским и должен был понять, так что все в порядке. В конце концов, это были его похороны. После гимна Айкон сказала мне и моей маме сложить руки вместе, поклониться и возложить папе немного благовоний, что мы и сделали. Потом она поговорила с папой на японском, как будто он был еще жив, что было странно, но в то же время довольно мило. Она предложила и нам что-нибудь сказать ему, и тут мама не выдержала. Она заплакала и начала говорить что-то вроде: «О, Кенджи, я люблю тебя и раскаиваюсь в том, что я сказала в тот вечер. Я не хотела. Ты ведь знаешь это, правда? Простишь ли ты меня когда-нибудь? Я люблю тебя, и я так по тебе скучаю, но я делаю все, что в моих силах…»

Честно говоря, это было довольно тяжело слышать, ведь она говорила о той ссоре, которая у них с папой произошла перед его смертью, и я это знаю, потому что все это время я был наверху в своей спальне и все слышал. Я слышал, как отец сказал: «Я скоро вернусь», а мама ответила: «Не утруждайся» – а потом раздался сильный грохот, и все. Он так и не вернулся домой. Слова меня пугают, в них есть какая-то сила. Когда я слушал, что говорит мама, то понял, что она винит в его смерти только себя, и где-то в душе, наверное, я тоже ее винил. Но теперь уже нет.

Все это крутилось у меня в голове, пока она говорила, а потом настала моя очередь, поэтому я подошел, обнял маму и сказал папиному праху: «Земля – Папе. Земля – Папе. Как слышите? Это я, Бенни. Я скучаю по тебе. На какой ты планете?» Я знал, что его бы это позабавило.

Потом церемония закончилась. Мама такая: «Ой, спасибо, спасибо!» – и опять всех обнимать и говорить о завершенности. Айкон на все очень любезно отвечала, но у нее вот-вот должна была начаться встреча с читателями, так что нужно было расходиться. Перед уходом она подписала для меня экземпляр своей книги, и это довольно круто. Как вы знаете, я очень люблю книги, и хоть от книги Айкон я не особенно в восторге, все равно приятно. Мама была очень взволнована, и потом часто раскрывала эту книжку и читала то, что написала Айкон.

«Слушай! «На память Бенни, который слышит крики всего мира». Разве это не прекрасно? И очень верно, правда?»

Я не знаю, правда это или нет, но если ее это радует, то я не против. Только мне в тот момент надоела вся эта суета вокруг уборки, и я сказал маме и Кори, что посижу на Девятом этаже. Они так переглянулись, но сказали, ладно, замечательно. Я поднялся на эскалаторе и остановился на пешеходном мостике, но когда посмотрел вниз, то ничего не услышал. Ни ветра, ни Калипсо. На месте соседа-астронома спал уже другой студент по обмену, но машинистка все так же сидела за своим столом и печатала.

– Ты вернулся, – сказала она. – Мы скучали по тебе. Нам было интересно, куда ты подевался.

Я сказал, что лежал в больнице, и она просто кивнула, как будто уже все знала, и в этом не было ничего особенного.

– Теперь тебе лучше?

– Да, похоже, что так.

– Хорошо. Приятно это слышать. Ты не так уж много пропустил.

Она огляделась по сторонам. Я тоже огляделся и увидел, что на полках стало меньше книг. Тогда она пожала плечами, как будто прочитала мои мысли:

– Они убирают книги, чтобы освободить место для новых компьютерных мест. А еще они окончательно закрыли Переплетную мастерскую и вывезли все старое оборудование. В остальном все почти так, как ты оставил.

Мне стало грустно, когда я услышал о Переплетной. Это было жутковатое, но в то же время прекрасное место.

– Да, очень жаль, – сказала машинистка, снова прочитав мои мысли. – Красивые старые механизмы, и вообще… Насколько я понимаю, они решили, что с появлением Интернета слова больше не нужно переплетать. Лично я с этим не согласна. Я думаю, что слова предпочитают быть зафиксированными на бумаге. Им нужны границы. Без всяких ограничений, без дисциплины они могут просто нести все что им заблагорассудится. Но, подозреваю, что мои взгляды несколько устарели.

Когда я смотрел на нее, мне вдруг привиделась жуткая вещь: она говорила и старела на глазах: щеки ее обвисли, волосы поседели. Превращение происходило очень быстро, но может быть, все дело в освещении. Она еще раз посмотрела на полупустые полки, затем сняла очки и потерла лицо.

– Ну что ж, – сказала она, снова надевая очки. – Ничего не могу с этим поделать. Я просто люблю книги. Как объекты, я имею в