– Вы показывайте, – разрешила Верити. – Я скоро вернусь.

Она выскользнула из капеллы.

– Что там такое? – повернулся я к Ти-Джею.

– Возможно, ничего. Возможно, просто математическая ошибка. Или системный сбой.

– И все же?

– В общем, если помните, вы попросили меня сместить фокус диссонанса на Ковентри 1940 года, и у нас вышло почти идеальное совпадение с моделью Ватерлоо, где фигурировал котелок.

– Помню, – настороженно проговорил я.

– Так вот, ключевое слово – «почти». – Он вывел на экран очередное серое пятно. – По периферийным сдвигам совпадает точь-в-точь, равно как и по основным областям – здесь и здесь. А вот сдвиг вокруг эпицентра выглядит иначе. И хотя в той точке, откуда миссис Биттнер выносила епископский пенек, сдвиг имел место, радикально увеличенным его не назовешь.

– Так ведь там попросту некуда было увеличивать сдвиг, – возразил я. – Лиззи Биттнер приходилось укладываться в очень узкий временной зазор – между моментом, когда сокровища видели последний раз, и их уничтожением в огне. Считаные минуты. Увеличенный сдвиг вытолкнул бы ее прямиком в пламя.

– Да, однако даже с учетом этих обстоятельств остается проблема окружающего сдвига. – Ти-Джей обрисовал одному ему видную область. – И тогда, – пробегая пальцами по кнопкам, продолжил он, – я попробовал передвинуть фокус вперед.

На экране появилась невнятная серая картинка.

– Вперед?

– Да. У меня, конечно, не хватало данных, чтобы точно определить пространственно-временную точку, как сделали вы, поэтому мне оставалось лишь принять окружающий сдвиг за периферийный, экстраполировать новый окружающий сдвиг и уже оттуда экстраполировать новый фокус.

Он вызвал на экран еще одну серую картинку.

– Вот, это модель Ватерлоо. Сейчас я наложу ее на модель со смещенным фокусом. Видите? Совпадает.

Я видел.

– И где теперь оказывается фокус? – спросил я. – В каком году?

– В 2678-м.

2678 год. Через шесть с лишним столетий.

– Пятнадцатое июня 2678 года. Как я и говорил, возможно, это ничего не значит и просто глюк. Ошибка в расчетах.

– А если нет?

– Тогда диссонанс вызвало не похищение епископского пенька из сорокового года.

– Но если не оно…

– Тогда это тоже этап самокоррекции, – подтвердил мою догадку Ти-Джей.

– Самокоррекции чего?

– Не знаю. Чего-то, что еще не произошло. Что случится только…

– В 2678 году, – закончил я. – А территориально куда этот фокус попадает?

Наверняка в такие же дальние дали, как и во времени. Аддис-Абеба? Марс? Малое Магелланово Облако?

– В Оксфорд, – ответил Ти-Джей. – Ковентрийский собор.

Ковентрийский собор. Пятнадцатое июня. Верити была права: от нас требовалось найти епископский пенек и вернуть его в собор. И все это в совокупности – продажа нового здания, восстановление старого усилиями леди Шрапнелл, открытие возможности выносить из прошлого несущественные объекты, – все это этапы одной масштабной самокоррекции, одного высшего за…

– Я, конечно, перепроверю все расчеты и проведу логическое тестирование, – пообещал Ти-Джей. – Не волнуйтесь, это может оказаться просто недоработка модели Ватерлоо. Я пока сделал лишь черновую прикидку.

Он нажал несколько кнопок, подождал, пока исчезнет серое пятно, и начал складывать экран.

– Ти-Джей, как вы думаете, что определило исход Ватерлоо? Почерк Наполеона или геморрой?

– Ни то ни другое. И вряд ли какой-то из факторов, на которых мы строили модели – отступление Гнейзенау в Вавр, заблудившийся гонец, пожар в Ла-Э-Сент…

– Тогда что же?

– Кошка.

– Кошка?

– Или плошка, или крыска, или…

– …серая мышь из церковного комитета, – пробормотал я.

– Именно. Какая-то мелочь, на которую никто и внимания не обратит. В этом беда с моделями: мы в состоянии учесть лишь те факторы, которые кажутся важными, а Ватерлоо – это хаотическая система. Важно все.

– И каждый из нас – мичман Клепперман, осознавший вдруг, что, кроме него, за штурвал встать некому?

– Да, – улыбнулся Ти-Джей. – И его участь нам известна. То же самое будет со мной, если я немедленно не явлюсь в ризницу. Леди Шрапнелл велела зажечь свечи в капеллах. – Он поспешно сунул под мышку компьютер и экран. – Пойду, кажется, вот-вот начнется.

Так и было. Хористы худо-бедно выстроились; женщина в зеленом переднике подбирала ножницы, ведра и цветочную упаковку; парень в хоре выбрался из-под скамьи наружу. «Ну что, заработал фанфарный регистр?» – крикнули из клерестория, и органист прокричал в ответ, что да. Каррадерс с Уордер стояли у южных дверей, стиснув в объятиях охапки программок, а заодно и друг друга. Я вышел в главный неф, оглядываясь в поисках Верити.

– Где вы были? – налетела на меня леди Шрапнелл. – Я вас повсюду ищу! – Она подбоченилась. – Значит, вы утверждаете, что отыскали епископский пенек? И где он? Неужели снова потеряли?

– Нет. Возвращен на положенное место, у ограды Кузнечной капеллы.

– Я должна посмотреть.

Она устремилась по проходу, и тут затрубили фанфары. Орган грянул «О Господь, что творит дела великие и неисследимые». Хористы открыли сборники гимнов. Каррадерс и Уордер отлепились друг от друга и встали по обе стороны от южных дверей.

– Сейчас, наверное, не время, – заикнулся я. – Церемония вот-вот начнется.

– Чушь! – бросила леди Шрапнелл, рассекая строй хористов. – Времени уйма. Еще даже солнца нет.

Она прошагала через ряды профессоров, которые расступались перед ней, словно Красное море перед Моисеем, и двинулась вдоль северного нефа к Кузнечной капелле.

Я шел следом, надеясь, что пенек не испарился куда-нибудь мистическим образом. Нет, не испарился. Стоял, где оставили, на кованых ножках. Женщина в зеленом переднике заполняла его белыми пасхальными лилиями.

– Вот он, – возвестил я триумфально. – После невообразимых мытарств и злоключений. Епископский пенек. Что скажете?

– О Боже! – Она схватилась за сердце. – И вправду жуть!

– Простите? – оторопел я.

– Да, знаю, моей пра-пра-пра он понравился, но Боже мой! Вот это, например, что такое? – Она ткнула пальцем куда-то в подножие. – Динозавр?

– Подписание Хартии вольностей.

– Я почти жалею, что заставила вас потратить на него столько сил. – Леди Шрапнелл окинула артефакт задумчивым взглядом. – Он, конечно, небьющийся?

– Небьющийся.

– Тогда, видимо, придется оставить его для достоверности. Хотелось бы думать, что в других церквях такого уродства не попадется.