— Называй меня как хочешь, черт с тобой! Да не тяни. Кому понадобилась моя помощь? Кто я такой? Если уже не тер-айр, но и не дядя Баласан?

— Раненый остался от красных. Они его ищут. Уже были у нас. Нужно для него надежное место. Я за вас поручился, — сразу открыл я всю свою отрепетированную роль.

Дядя Баласан почему-то закашлялся. Он стал кашлять так, что я подумал — этому кашлю конца не будет. Откашлялся, вытер рукавом слезы, спросил:

— А старый Оан тоже поручается за меня?

Я замялся, не знаю, как ответить ему на этот вопрос.

— Должно быть. Я пришел к вам по его поручению.

— По его поручению, — с напускной строгостью сказал батюшка. — Хитер, старик! Встретит на улице, за версту обходит, боится моего глаза, а прятать опасного человека, сглаза моего не боится.

Но по всему было видно, что доверие, оказанное ему, льстило старику, от этого он будто даже стал выше ростом и не таким старым, каким в самом деле был.

— А как раненого доставлять будете? — сразу взял он быка за рога. — На своих ногах ходить может?

— Может.

— Отлично, мальчик!

— Как в селе? Патрули ходят?

— Ходят.

— Это скверно.

— А как же он ко мне притащится, если патрули ходят? Его же по дороге сцапают?

— Сейчас ему показаться на улице опасно, — подтвердил я.

— А спрятать его нужно сейчас, не дожидаясь дня, — так ли я тебя понимаю? — скрипучий голос тер-айра понизился до шепота.

Покачал в темноте козлиной бородой, прибавил:

— Ну и загадку мне загадал, мальчик!

Тер-айр снова закашлялся, перевел дух и сказал, просветлев:

— А ну, бывший громила, думаешь, не помню, как вы мне всю крышу продырявили своими камнями, требуя отпереть церковь, чтобы в ней погреметь трещотками. Какой нынче день? Праздник святого Григора, который я всегда забывал и вы так шумно напоминали мне о нем. Понял, малыш, какой нынче день?

Праздник этот, к слову сказать, тер-айру, бывшему тер-айру, был по душе. Можно слов молитвы вовсе не знать, забыть, что на свете есть хоралы и гимны, и великолепно провести молитву; в этот день, по обычаю, пение священника сопровождается оглушительным треском десятков, сотен трещоток, стократ умноженным акустикой высоких сводов церкви, что особенно привлекало нас в этом празднике, а священнику в ризе только и оставалось с амвона помахивать кадилом и разевать рот — гул трещоток за неумеку-батюшку все скажет, спишет, снивелирует.

— Знаю, как не знать! Сегодня праздник святого Григора! — вскричал я, смутно догадываясь о намерениях дяди Баласана.

— Так вот, слушай, малыш. — Батюшка довольно потирал руки. — Иди буди свою ораву. Пусть они идут на службу со своими трещотками. Мы устроим теванистам хорошую дымовую завесу. А там пусть ваш раненый доковыляет с прихожанами, найдем ему укромное место. Ради такого дела я готов снова надеть на себя рясу, послужить новой власти, которая мне тоже не по душе.

Не успел я выйти из хлева, как на меня обрушились слова совсем из другой оперы:

— Хлопот с вами не оберешься, супряжники! — проговорил он сварливым голосом. — Нет от вас покоя. Чего доброго, не солоно хлебавши от этой власти уйдешь из этого мира без креста и покаяния. Чует сердце, под монастырь меня подведете.

Раза два он облизнул пересохшие губы. Я стоял, не зная, чем утешить старика.

— Чего стал? Иди, иди! Кто рыбу ловит, не боится промочить ноги. — Дядя Баласан мягко толкнул меня в плечо: — Ну иди, иди. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Откашлявшись, он в сердцах сказал:

— Навалилось ты мне на голову, упрямое чадо. Господи, прости неразумным их неразумение.

И дважды в темноте перекрестился.

«Вот тебе и отошел от бога», — успел подумать я, прежде чем покинуть бывший поповский двор.

Мой яростный стук в дверь среди ночи всполошил весь Нгер.

— Что такое? Какая нелегкая несет тебя на ночь глядя!

— Праздник святого Григора. Разбуди сына. И чтоб он захватил с собою трещотку.

— Чтоб тебе черти смолой залили рот! Чтобы сгинул ты со своим праздником!

Но я не слушал. Я уже бежал к другому дому, чтобы там снова наскочить на ругань.

Ребята выскакивали, на ходу пробуя свои трещотки. Но инсценировка получилась немного не так, как она была задумана. По обыкновению, священник забывал о всех церковных праздниках, и мы вдруг, хватившись, считали своим долгом напомнить об этом тер-айру, который в это время уже седьмой сон видел. Как мы напоминали, вы уже знаете: не жалели камней, сбрасывая их на жестяную крышу отче нашего, от чего она издавала тысячу громов. И мы не прекращали греметь крышей, пока не добудимся священника.

Сейчас мы немножко переиграли. Тер-айр не дождался нашего грома, сам начал бить в колокола, оповещая Нгер о празднике. Но камни все же полетели на крышу дома священника. По старой привычке. Не прошло и получаса, как во всех концах Нгера зажегся свет. На улицах его затрещали трещотки, как сто сорок в минуту опасности.

Никогда раньше в Нгере так яростно не звенели церковные колокола, так не трещали трещотки, как в эту ночь, в придуманный тер-айром праздник святого Григора.

Дед, вслушиваясь в этот грохот, сказал не без удовольствия:

— Аферим! И откуда у этого долгогривого такая сообразительность?

Но дело уже было сделано, раненый солдат был доставлен в более безопасное место, в исповедальню тер-айра, куда уж ни одна собака не сунется.

*

В эту ночь к нам снова постучались. Мать собрала узелок, — все, что уцелело от прежних мародеров, — и положила его посреди комнаты.

— Вот все, что осталось, — сказала она, как бы извиняясь.

Вошедшие переглянулись, развязали узел и тут же разделили содержимое. Пока солдаты делили добычу, человек с деревянной кобурой на поясе ходил по комнате, заглядывая во все углы. Мать засветила лампу. Я ахнул от неожиданности; человек с деревянной кобурой был Хорен!

В эти дни объявился в деревне и Вартазар. Где он был, никто не знал. А теперь не торопясь прохаживался по улочкам, заворачивая почти в каждый дом, чтобы засвидетельствовать людям о своем драгоценном здоровье!

Солдаты больше не наведывались к нам. Грабить было нечего — все унесли. Но страх не покидал нас. Мы спали тревожно, вскакивая при каждом шорохе.

Как-то ночью в дверь опять постучались.

Я прислушался затаив дыхание.

Стук повторился: тук-тук…

Аво тоже не спал.

— Откроем, — сказал он. — Так солдаты не стучат.

В самом деле стук был тихий, вкрадчивый.

К двери неслышно подошла мать. Задвигался засов. В слегка приоткрытую дверь скользнула тень. Вспыхнул огонек в лампе. Окно было предусмотрительно