что помнил Руггедо, и прыгнула, когда прыгнул Руггедо, и почувствовала, как забились крылья крылатой твари, и как изголодавшаяся Джейн-Руггедо впилась зубами в плоть и жадно вкусила брызнувшую на язык горячую, пузыристую, сладко-соленую жидкость.

На это воспоминание наслаивались другие, в которых жертвы вырывались из объятий Руггедо, и перистые крыла превращались в мощные когтистые лапы, изгибавшиеся с присущей рептилиям грацией. Руггедо насыщался, и воспоминания обо всех его жертвах сливались воедино.

В числе последних промелькнул еще один образ. Джейн оказалась в саду, где качались на ветру цветы выше ее роста, среди которых прохаживались молчаливые фигуры в капюшонах, а на листе гигантского цветка лежала еще одна беспомощная жертва с длинными пепельными волосами, закованная в блестящие цепи, походившие на цветы, и Джейн показалось, что среди безмолвных фигур в капюшонах прохаживается она сама и что он… оно… Руггедо в ином обличье вместе с ней подбирается к жертве.

То было первое человеческое жертвоприношение на ее памяти. Джейн предпочла бы побольше узнать о нем, ведь в тот момент она, разумеется, не испытывала моральных терзаний – ешь, что дают, – но тут память перескользнула на следующую картину, и Джейн так и не увидела, чем все закончилось. На самом деле ей не надо было этого видеть. Все воспоминания заканчивались одинаково. Быть может, ей даже пошло на пользу, что Руггедо не слишком задержался на воспоминаниях о той кровавой трапезе.

Семнадцать, восемнадцать,

Время девой объедаться,

Девятнадцать, двадцать…

По шаткой наклонной доске Джейн вернулась на балку, сжимая в руках пустую кастрюлю. На чердаке пахло пылью, и этот запах помогал вытравить из памяти зловоние свежей крови.

Когда вернулись дети, Беатрис спросила лишь: «Ну?» – и Джейн кивнула. Табу оставалось в силе. Разговор на эту тему заведут только в случае крайней нужды. Апатичный, сонный ритм домашней жизни и физическая пустота ненастоящего дяди говорили сами за себя. Опасность миновала. На какое-то время…

– Почитай про Маугли, бабуля, – попросил Бобби.

Бабушка Китон уселась, протерла очки, нацепила их на нос, взяла томик Киплинга, и в скором времени все дети сбились в зачарованный кружок. Бабушка читала о гибели Шер-Хана – о том, как его заманили в глубокое ущелье, где лавина буйволов, сотрясая землю, растоптала тигра в кровавое месиво.

– Ну что ж, – закрыла книгу бабушка Китон, – так погиб Шер-Хан, и теперь он мертв.

– Нет, не мертв, – встрепенулся сонный Бобби.

– Мертвее не бывает. Его затоптали буйволы.

– Только в конце, бабуля. А если читать с самого начала, Шер-Хан снова будет жив.

Разумеется, юный Бобби не способен был уложить в голове концепцию смерти. Когда играешь в индейцев и ковбоев, тебя могут убить, и в этом нет ничего прискорбного или необратимого, но настоящая смерть – безусловное понятие, подлежащее осмыслению только через личный опыт.

Дядя Лью курил трубку и щурился на дядю Берта, отчего на бурой коже вокруг глаз появлялись морщинки, а дядя Берт кусал губы и подолгу размышлял над каждым ходом, но дядя Лью все равно поставил ему мат. Дядя Джеймс подмигнул тете Гертруде и сказал, что не прочь прогуляться, а потом спросил, не желает ли тетя составить ему компанию, и тетя ответила, что желает.

По их отбытии тетя Бесси подняла глаза и фыркнула:

– Как вернутся, попроси обоих дыхнуть, матушка. Ума не приложу, как ты это терпишь!

Но бабушка Китон усмехнулась и погладила Бобби по голове. Малыш уснул у нее на коленях, сжав руки в кулачки. Щеки его едва заметно раскраснелись.

Долговязый дядя Саймон стоял у окна. Выглядывал из-за штор и не говорил ни слова.

– Сегодня ложимся пораньше, – сказала тетя Бесси. – А поутру едем в Санта-Барбару. Дети!

На этом день закончился.

Глава 4

Конец игры

Утром Бобби затемпературил, и бабушка Китон наотрез отказалась рисковать его жизнью. Поняв, что ни в какую Санта-Барбару его не возьмут, Бобби заметно приуныл, но проблема, беспокоившая детей уже не первый час, обрела решение. Кроме того, звонил отец Джейн: сказал, что сегодня приедет за ней и что теперь у нее есть маленький братик. Не обремененная иллюзиями насчет аистов, Джейн восприняла эту новость с облегчением и надеждой, что отныне маму не будет тошнить.

Перед завтраком в комнате Бобби состоялось закрытое собрание.

– Ты знаешь, что делать, Бобби, – сказала Беатрис. – Справишься? Обещаешь?

– Угу. Честное слово.

– А сегодня ты, Джейни. Пока отец не приехал. И принеси побольше мяса, чтобы у Бобби был хоть какой-то запас.

– Без денег мяса не купишь, – заметил Бобби.

Беатрис с некоторой неохотой пересчитала остатки скромных капиталов Джейн и отдала их брату. Бобби сунул деньги под подушку и стянул с шеи красный фланелевый компресс:

– Чешется. Да и вообще я не болею.

– А вот не надо было трескать вчера неспелые груши, – ехидно процедила Эмили. – Думаешь, тебя никто не видел?

Снизу прибежал запыхавшийся Чарльз:

– Знаете, что случилось? Он – ну, вы поняли – ногу подвернул. И теперь не может ехать в Санта-Барбару. Спорим, это неспроста?

– Боженьки! – охнула Джейн. – Но как?

– Говорит, на лестнице споткнулся. Но это враки. Просто уезжать не хочет.

– Или не может… так отдаляться, – блеснула интуицией Беатрис, и больше это не обсуждалось, хотя новости о том, что ненастоящий дядя не поедет в Санта-Барбару, вызвали у Беатрис, Эмили и Чарльза неподдельное облегчение.

Чтобы вместить багаж и пассажиров, потребовалось целых два такси. Бабушка Китон, ненастоящий дядя и Джейн, встав на крыльце, помахали вслед ревущим автомобилям, после чего Джейн взяла у Бобби сколько-то денег, отправилась в мясницкую лавку и возвратилась оттуда с тяжелым грузом.

Ненастоящий дядя, опираясь на тросточку, ухромал на застекленную террасу, где прилег на диван. Бабушка Китон приготовила для Бобби омерзительное, но полезное для здоровья питье, а Джейн решила отложить неизбежные дела до пополудни. Бобби, спотыкаясь на трудных словах, читал «Книгу джунглей», и до поры до времени перемирие оставалось в силе.

Нескоро Джейн забудет тот день. Запахи чувствовались острее обычного: дух пекущегося на кухне хлеба, приторное благоухание цветов на дворовых клумбах, насыщенно-бурый и немного пыльный аромат, источаемый прогретыми солнцем коврами и мебелью… Бабушка Китон поднялась к себе, чтобы намазать лицо и руки кольдкремом, а Джейн пошла с ней, остановилась на пороге и стала разглядывать комнату, очаровательную в своем бесхитростном уюте. Там были ослепительно-белые шторы, накрахмаленные так, что складки сохраняли первозданную форму, и еще там было трюмо со множеством обворожительных предметов: в их числе подушечка для булавок в форме куклы, фарфоровая туфелька, красная и совсем крошечная, на ней совсем