приехать за несколько часов до него. Он приезжал сюда; я видела его три раза. Он тих и спокоен, но слаб; каждая мысль существует отдельно. Он сохранил только свою непоколебимую привязанность ко мне. Вообразите, как я страдаю, видя его в таком состоянии. Он постоянно в постели; считают, что его болезнь — результат апоплексического удара, поэтому едва ли есть надежда на улучшение»{856}.

Генерал Бауэр, давний друг Григория, также был болен. Он послал Екатерине письмо, которое заставило ее расплакаться при мысли, какого преданного слугу она теряет. Злосчастный доктор Роджерсон прибыл именно в этот несчастливый момент и попал под опасную бритву языка императрицы:

«Я сказала ему, что ни один доктор не знает, как лечить даже укус насекомого, и я бы разорвала на кусочки все сборище докторов, потому что они не умеют лечить людей, но заставляют их оставаться в постели по три месяца. Я не успокоюсь, пока он не согласится, что и он сам, и все его коллеги — невежды, не имеющие никакого понятия относительно лечения. Истина смягчила меня.

Я сказала: «Достаточно, возвращайтесь» — и начала, чтобы успокоиться, писать своему козлу отпущения»{857}.

Через три дня Екатерина сообщила Гримму, что в семью ее гончих недавно наведалась смерть: умерла супруга патриарха Сэра Тома. Две собаки постоянно проводили время в комнате императрицы — Леди Том и Тезеус Том, причем последнего воспитывал Ланской. Обучение оказалось успешным только частично, так как Тезеус имел привычку кусать за ноги любого, кто пытался делить с ним камин. Исключение он делал только для Александра и Константина, которых любили все собаки.

Павел и Мария Федоровна вернулись в Петербург 20 ноября, пропутешествовав год и два месяца. Первая, короткая встреча императрицы с сыном и невесткой прошла наедине, и великого князя наградили только что введенным орденом Святого Владимира. Теплота, которая вроде бы установилась между Екатериной и ее «дорогими детьми» во время переписки, не выдержала живого общения. Императрица знала — конечно, ей все докладывали, — что Павел при некоторых дворах вел себя достаточно неумно, чтобы критиковать отдельные аспекты ее правления, ее стиль и ее политику. Они с женой вернулись с огромными долгами, а Мария Федоровна — еще и с бесчисленными покупками из Парижа, которые ей приходилось возвращать.

Для великих князя и княгини это было невеселое возвращение домой. Прежний учитель и наставник Павла был уволен, опозорен и находился при смерти. Павел Бибиков — в ссылке из-за корреспонденции, отправленной другу великого князя Александру Куракину. Маленькие Александр и Константин, хоть и рады были видеть родителей, прекрасно без них обходились и были больше, чем всегда, привязаны к бабушке. Положение Потемкина стало еще более прочным. После годичного пребывания в центре внимания, когда с ними обращались как с самыми важными персонами повсюду, где они с женой останавливались во время путешествия, Павел опять оказался в привычно незначительном положении при дворе матери.

Хуже всего были дошедшие до него слухи, будто Екатерина хочет лишить его права наследования в пользу Александра. Они с Марией Федоровной, похоже, решили вести себя тихо и не хвастаться приобретенным в заморских странах опытом, делая вид, что сохраняют почтительное послушание. Однако, по словам сэра Харриса, это сдержанное с виду поведение не получило одобрения императрицы, которой сын и невестка явно больше нравились на расстоянии: «Теперь она называет их скрытными, надутыми отшельниками, говоря, что их испортили иностранные связи и они не могут вернуться к обычаям своей страны. Короче, если она заранее уже решила быть недовольной, то нет такой силы, которая могла бы угодить ей»{858}.

Екатерина была также очень занята внешней политикой, в особенности разрешением двусмысленной ситуации с Крымом, который по Кучук-Кайнарджийскому договору был признан «независимым государством» под российским покровительством. Турки так и не приняли этого — как и Потемкин, который побуждал Екатерину присоединить Крым к Российской империи. 14 декабря 1782 года Потемкин получил от Екатерины «самые секретные» инструкции, позволявшие провести аннексию в подходящее для этого время. Остальные европейские силы, по расчетам Екатерины и Потемкина, вряд ли могли активно воспротивиться расширению российских границ. Британия и Франция увязли в борьбе за американские территории — еще не окончилась война за независимость, — а Иосиф II обещал России поддержку.

Новый 1783 год начался скверно. Екатерина написала Гримму:

«Князь Орлов движется от плохого к худшему. Он находится под присмотром братьев. Генерал Бауэр тоже не поправляется, как должен бы. Я сверх меры измучена работой и болезнями людей, которых люблю и уважаю. Никто не должен болеть; слушайте, имеющий уши да услышит: вы слышите?»{859}

Генерал Бауэр умер 11 февраля:

«Я ужасно огорчена смертью генерала Бауэра. Я обругала всех докторов, хирургов и всю когорту врачей. Все они толстые и тупые, как бревна. Они убили еще одного человека, который был мне близок в течение тридцати трех лет. Я никогда не дойду до конца, если начну рассказывать об ошибках, которые они совершили со мною в прежние годы. Однако монсеньор Том в порядке — но он ведь держится подальше от докторов»{860}.

К концу февраля самой Екатерине пришлось неделю провести в постели с лихорадкой — однако ее недоверие и гнев по отношению к врачебному сословию были в это время настолько сильными, что она не позволила ни одному «эскулапу»[53] пересечь порог ее спальни. Она находила утешение в написании истории России для Александра и Константина (и для других детей, когда книга была опубликована). Как и всегда, работала она быстро, завершив вторую часть, посвященную периоду с 862 года новой эры до середины XII века, примерно за три месяца. Всего должно было быть пять частей. 9 марта императрица поблагодарила Гримма за несколько отправленных ей коробочек румян, но сказала, что такой темный цвет делает ее фурией, поэтому она ими пользоваться не будет.

31 марта 1783 года сэр Джеймс Харрис сообщил лорду Грантему: «Графа Панина