«Это десятое письмо, которое я пишу вам, дорогие мои дети, не получая ни словечка от вас. Последнее письмо от моего дорогого сына, полученное из Могилева, было датировано третьим, числом сего месяца. Можете себе представить, как это меня беспокоит. Не знаю, чему приписать это молчание: что это — дороги? Письмо потеряно? Курьера съели волки? Так много поводов для беспокойства, что я живу в постоянном ожидании. Ваши дети в полном порядке и ездят на прогулки вокруг города почти каждый день. Вчера Александр сделал мне подарок в виде силуэтного портрета, а Константин обещал сделать подарок от себя»{827}.

Через два дня сэр Джеймс Харрис смог доложить, что граф Панин «вне непосредственной опасности, но восстановились еще не все функции, и пройдет немало недель, прежде чем он сможет покинуть постель»{828}.

В письме от 11 ноября Екатерина изъявила любопытство по поводу недавней встречи Павла и Марии Федоровны с королем Польши, ее бывшим любовником Станиславом Понятовским:

«Я думаю, что Его польскому величеству трудно было отыскать мои черты двадцатипятилетней давности на портретах, которые вы показали ему. Но талант к общению у этого князя был всегда — общению обаятельному, веселому и познавательному. Как вы находите, обладает ли он этим талантом до сих пор или растерял его из-за королевского величия? Мне кажется, что следы еще остались, судя по тому, что он провозгласил тост за мое здоровье»{829}.

В тот же день Екатерина отчиталась, что ее маленькие внучата ходят на придворные балы и в меру своих возможностей танцуют с дамами, доставляя всем огромное удовольствие. 19 ноября она настойчиво писала о важности использования очков для чтения — Мария Федоровна по прибытии в Вену заметила, что, кажется, у императора Иосифа покрасневшие глаза — и о том, что нужно растирать глаза маленьким кусочком льда два-три раза в день.

В начале декабря Александр начал покашливать, но, по словам бабушки, вылечился свежим воздухом. Он учился писать родителям, обводя чернилами то, что было записано карандашом под его диктовку. Он также начинал изучать арифметику («мы не позволяем убедить себя, что два плюс два равно четырем, пока не сосчитаем сами»{830}). В письмах к великим князю и княгине в течение их путешествия императрица никогда не упоминала своего фаворита, создавая впечатление, что ее домашний круг состоял только из внуков и собак. На деле Саша Ланской был при ней неотлучно.

Зима 1781–1782 годов была в Санкт-Петербурге необычайно холодной. 20 января температура упала до 28° по Реомюру (35° по Цельсию) ниже нуля. Екатерина рассказывала Павлу и Марии Федоровне, как дети занимают свой досуг в таких случаях:

«Ваши дети в прекрасном состоянии. Они выезжают в санях каждый день, когда температура не больше семи градусов ниже нуля, и в экипаже, когда до десяти. При более низкой температуре они остаются дома, а когда та падает до двадцати, мы сидим в моих комнатах. Дети всегда проворны, подвижны и легки. Александр прыгает по всей комнате на одной ножке, как птичка, и, хотите верьте, хотите нет, складывает целые слова из написанных слогов. Он делает и больше: раскладывает на столе географическую карту России, поделенную на губернии; может считать до тысячи, начиная с дважды два; если так пойдет дальше, то по возвращению вы найдете его гораздо более умным, чем оставили. Дети целуют ваши руки за подарки, которые вы послали им, а также благодарят за слова, которые я передала им от вас»{831}.

Когда прошло более десяти дней, а письма не пришли ни от одного из путешественников, Екатерина обвинила их в лености, но затем должна была взять назад свои обвинения, когда задержанные письма прибыли. 19 января она передала от Александра просьбу — по-русски:

«Три дня назад Александр Павлович попросил меня дать ему еще одного брата. Я предложила переадресовать это вам, дорогие дети, и он особенно подчеркнул, чтобы я передала вам его просьбу привезти ему нового брата. Я спросила, зачем ему еще один братик, на что получила ответ: брат абсолютно необходим по очень важной причине. Когда Александр станет кучером, у него останется только один пассажир, а ему нужно, чтобы было два. Понимая справедливость его требования, я передаю его просьбу вам и поддерживаю моего любимого друга»{832}.

Следующей страной, которую посетили Павел и Мария Федоровна, стала Италия. Рано ложащаяся спать Екатерина спросила их, как они справлялись в Вене, где опера не начинается до десяти часов вечера: «Они не начинали для вас в более подходящий час? — спросила она. — Или вы не ложились всю ночь?»{833} Она поздравила великого князя Павла с тем, что его поцеловал Папа Римский, и сообщила, что когда ее сын и невестка вернутся, они увидят изрядную часть лоджий Рафаэля, а также несколько новых статуй — отливки одной они видели в Риме. Она печально заметила, что невозможно купить климат другой страны.

В марте сэра Джеймса убедили, что Ланского собираются заменить в качестве объекта привязанности императрицы:

«Могу рискнуть с уверенностью сообщить вам, Ваша светлость, что через очень короткий период времени появится новый фаворит. Он тот, кого я упоминал несколько посланий назад, и он выбран князем Потемкиным среди его приближенных. Единственная оставшаяся трудность — это избавиться, не нарушая приличий, от нынешнего обитателя, который вел, да и сейчас ведет себя с такой потрясающей почтительностью, что к его двери невозможно сложить какие бы то ни было упреки. Он не ревнив, не переменчив, не властолюбив, и даже в настоящий момент, когда он не может игнорировать приближающееся падение, сохраняет тот же спокойный, замечательный характер. Это, однако, только откладывает, а не предотвращает представление публике его преемника. Решение принято бесповоротно, и мой друг [то есть Потемкин] слишком заинтересован в этой перемене, чтобы перенести отказ от нее. Она восстановит