— Давай твои…

Инки отдал кроссовки.

Гвидон подвернул джинсы. А Инки чего подворачивать, он был в новых бриджах до колен. Мать купила их недавно, чтобы «наш сын не ходил голодранцем». Светло-коричневые штаны были с пряжками, хлястиками и заклепками, с вышитыми на больших карманах старинными самолетами. «Сейчас перестанете быть модными», — сумрачно сказал штанам Инки.

Гвидон прошел по теплому песку к зарослям рогоза и раздвинул их ногами. Оглянулся:

— Иди точно за мной…

Инки послушно и сердито пошел. Рогоз сухо зашуршал по штанинам, зачиркал по коже. Под ногами ощутились хлипкие доски…

Скоро заросли кончились, а доски остались — они лежали среди ряски, среди желтой цветочной россыпи. Прогибались под ногами и с хлюпаньем уходили в воду. Тогда из-под них прыскала в сторону какая-то земноводная мелочь. «Лишь бы не было пиявок», — подумал Инки.

Пиявок не было. Но и доски кончились. Приходилось идти по болотной жиже, по илу. Инки поддернул штаны выше колен.

«Зачем его сюда понесло?» Гвидона то есть.

— Запоминай дорогу. На всякий случай… Видишь, мы идем все время прямо, вон на ту сухую березу, которая на горке. Как по ниточке.

— А на́ фиг? — не удержался Инки.

— Потому что, если отклонимся, окажемся в болотной гуще.

— На фиг вообще идем? — уточнил Инки. — Ты чего-то мне мылишь извилины. Сусанин…

— Не мылю я. Просто сейчас не до разговоров. Придем и объясню.

— Куда придем-то?

— Вон туда, к березе…

Инки больше не спрашивал. До березы было непонятно сколько — может, сто метров, может, километр. От солнечной одури звенело в ушах. Появилось множество стрекоз, трещали их слюдяные крылья. («Откуда стрекозы? Их не бывает столько в начале лета!») Сладко пахло болотной травой и, кажется, кувшинками. Теперь из камышей выскакивали длинными прыжками крупные лягушки…

Под ногами опять ощутилась твердость — будто брошенные цепочкой камни. Идти стало легче, хотя от порезов осокой зудило икры. И шли еще неизвестно сколько, пока наконец горка с березой не придвинулась вплотную, не превратилась в маленький холм.

Они выбрались на подсохшую траву с пыльно-серыми шариками пахучих соцветий. Гвидон сел, раскинув измазанные ноги с капельками крови.

Инки сел рядом. Он изрядно устал. Звенело в голове от солнца, и казалось, что в ушах застрял сухой стрекозиный шелест. Инки мотнул головой и сказал нетерпеливо:

— Ну?

— Сейчас… Малость отдышусь… Инки, а ты молодец.

— Почему?

— Ни разу не пикнул за всю дорогу.

— А чего пикать-то? Подумаешь, брод через жижу… Зачем ты меня сюда притащил?

Гвидон сказал чуть виновато, но строго:

— Хотел посмотреть, какой ты… настоящий ли друг.

Инки обиделся всерьез. Откинулся, уперся за спиной ладонями в жесткие стебли.

— А до этого ты не знал?

— Конечно, знал, Инки, — мягко сказал Гвидон. — Только здесь… особый случай.

— Как в кино, да? «Если друг оказался вдруг… Ты в болото тяни, рискни…» — И палец к виску…

— Инки…

— Чего…

— Мне нужен самый-самый надежный человек. Один я не справлюсь. А кроме тебя, никого не могу об этом попросить…

— О чем?

— Пойдем, покажу одну вещь…

Но он не пошел, а пополз на четвереньках. Словно партизан-разведчик. Инки — за ним. Так они добрались до края горки, там недалеко от воды стоял сухой тростник. Гвидон раздвинул стебли, разгреб смесь желтой травы, земли и песка (опять резко запахло болотной гнилью). Сильно откидываясь назад, он выволок что-то непонятное. Похожее на толстую рыбу полуметровой длины. Тело рыбы покрывали чешуйки ржавчины, однако под ними был различим темный металл. Голова «рыбы» казалась обрезанной, точно взмахом ножа. Чернела круглая горловина сантиметров пять в поперечнике. Словно верхушка металлической фляги или термоса…

Инки не понимал, что это, лишь несколько секунд. Потом спросил осевшим голосом:

— После ихтымского взрыва, да?

— Да… — часто дыша, сказал Гвидон.

— А Полянка говорила… что ее отец говорил… будто сюда долетели только несколько штук… и что их все нашли и обезвредили…

— Вот видишь… не все…

— Гвидон, надо сказать ему… отцу… придут саперы и обезвредят… А то как шарахнет… — Инки очень хотелось оказаться подальше от этой «рыбы».

— Инки, ты идиот, да? — Гвидон бесстрашно поглаживал снаряд и смотрел жестко и печально. — Я, по-твоему, берег эту штуку полгода, чтобы отдать саперам? Я нашел ее в снегу, в январе, и спрятал здесь нарочно. До лета…

— Зачем? — прошептал Инки. Хотя уже стремительно росла догадка — зачем.

— Да не бойся, — хмуро усмехнулся Гвидон (а Инки вдруг вспомнил про красный флаг с двумя косицами). — Эта вещь не опаснее полена, пока в ней нет взрывателя… А вот если ввинтить такую игрушку и потом дать сигнал с мобильника… — Гвидон дотянулся до сумки, которую таскал на себе, не снимая, весь день. Выволок из нее что-то похожее на маленькую ручную гранату. — Я ее монтировал целый месяц. Она не откажет. Засел вдалеке, нажал кнопку — и кранты…

— Зачем? — опять сказал Инки. Уже просто так, машинально.

— Инки, здесь недалеко кусочек дороги на перемычке. Слева болото, справа болото. Маленький кусочек, который не виден с «молочной дачи» их телекамерам. Они не рассчитали. А я рассчитал… Эта сволочь выезжает из дома по утрам в девять ноль-ноль, как по хронометру. У него же режим делового человека… И вот каждое утро, кроме воскресенья… А завтра только пятница… Инки, ты поможешь?

— Что? — сипло сказал Инки.

— Мне одному не дотащить эту бандуру до дороги… Вдвоем дотащим… Там я зарою ее у обочины, есть подходящее местечко, я все уже разведал, давно… Я буду закапывать, а ты последишь, чтобы никого не оказалось вокруг. Зароем сейчас. А завтра он поедет, и…

«Гвидон, не надо!» — все завопило внутри у Инки. Но он не пикнул. Потому что любое слово тут же выдало бы его отчаянную боязнь. Не боязнь даже, а панику…

— Инки, да ты не бойся, — услышал он как сквозь вату. И услышал себя:

— Я и не боюсь…

— Никто ничего не узнает. В голову не придет никому, что это сделали два пацана. А сделать надо… Инки, ведь должна же быть на свете справедливость! Ведь он же бесконечный гад! От него столько горя разным людям…

Инки молчал и смотрел на снаряд, пока что безопасный, как полено. Потом, все еще стоя на четвереньках, быстро глянул на Гвидона. У того были откровенно мокрые глаза.

Конечно, Гвидон был прав. И в ненависти своей, и в желании отомстить. И в том, что таких гадов не должно быть на свете. Говорить, что все равно их всех не взорвешь, было глупо. Особенно сейчас. Особенно Гвидону…