надеяться. Деньги сами себя не выплатят.

— И трупы из пещер без него не уйдут.

— Это тоже, ага.

— К слову, о трупах, — еще один глухой удар. — Что с ней делать будем?

— Ну, пока еще теплая…

— Эй, хорош уже!

— Да я быстро.

Ахин остановился у угла. Остался один шаг. Последний. Уже не тьма ведет его. Он сам стал Тьмой.

— Я вроде как тоже созрел. Она даже мертвая получше моей женки будет.

— Ладно… Ну а потом? Как и планировали?

— Да, сожжем эту халупу.

— А что там со старухой?

— Вспомнил тоже…

— Она сдохла. Уже неделю как.

— А одержимый точно ничего не заподозрит?

— С каких это пор ты начал беспокоиться о последствиях?

— Не заподозрит. Видел там, наверху, всякие горелки-поджигалки? А тут неопытная знахарка взялась за дело… то-се, туда-сюда… надышалась ядовитыми парами, потеряла сознание, устроила пожар. Сама погорела, да еще и парализованную старушку спалила, — смех. — Такая трагедия.

— Ну да.

— Илакаю жалко. Нормальная бабка была. Помогала нам.

— Ты ее видел? Она уже давно не жилец.

— И то верно.

Шаг.

Ахин медленно повернулся. В глаза ударил тусклый свет лампы, отпечатав в памяти одержимого кошмарную картину, многие детали которой его рассудок попросту отказался воспринимать. Там было многое: бочки, банки, мешки, пучки сушеных трав, пустые бутылки и осколки стекла, лужи на полу, три здоровенных мужика — сыновья старосты…

Ничего этого Ахин не видел.

Обрывки простого платья, скомканные и запятнанные кровью. Крепкие узлы веревок. Скрюченные пальцы и посиневшие передавленные кисти рук. Запястья и голени, стертые до мяса под тугими путами. Одна нога неестественно вывернута вбок. Темные синяки на светлой коже. Царапины, ожоги и ссадины на исхудавшем теле. Следы от укусов на груди, на тонкой шее. Безвольно завалившаяся на вывихнутое плечо голова. Разбитые губы, сломанный нос, кровоподтек вокруг глаза, неаккуратно надрезанный сбоку, чтобы спала опухоль, уродующая некогда прекрасное лицо. Спутанные зеленоватые волосы, слипшиеся от пота, грязи и…

Аели. Изнасилованная, изувеченная, мертвая Аели.

Больше Ахин не видел ничего.

Зато он чувствовал. Четырехкратно чувствовал.

Одержимый все помнит. Он помнит, как саалея пришла к его отцу, Орину, чтобы попросить о помощи. Она хотела починить ворот на колодце и выбросить ящики с испортившимися ингредиентами, которые ей даже с места не сдвинуть. Ахин тогда сам вызвался ей помочь. Он пошел с ней в дом знахарки. Саалея раздавала указания, говорила, что и как надо сделать, ходила по лаборатории, наклонялась, показывая на мешки и коробы, вставала на четвереньки…

Такая соблазнительная. Она совсем не похожа на деревенских девушек Бирна. Изящная, красивая, стройная, с гладкой кожей и прекрасными волосами с зеленоватым отливом. А этот взгляд слегка раскосых глаз… Как необычно.

Ахин захотел ее. Здесь и сейчас. Она же была проституткой, чего ей стоит? Он подошел и запустил руки под подол простенького платья, которое саалея, видимо, нашла среди тряпья старухи.

Толчок, пощечина. Больно. Почему она сопротивляется? Так привязалась к поганому одержимому? Чушь! Откуда у шлюхи могут быть чувства? Нет, так не пойдет.

Он набросился на нее, повалил на пол. Связал руки ремнем. Старуха в соседней комнате окликнула ученицу. Ахин не обратил на нее внимания. Он затащил брыкающуюся саалею в подвал. Бросил на мешки в дальнем углу. Она попыталась вскочить и убежать. Пришлось ударить. Девушка вскрикнула от боли. Отворачивалась, извивалась как самая настоящая змея. Он ударил еще раз, чтобы успокоилась. И еще. Саалея протяжно застонала…

А это приятно. Да, Ахин никогда не чувствовал такого прежде. Он бил ее, наслаждался криками о помощи, просьбами остановиться, купался в отчаянии беспомощной жертвы.

Одержимый тяжело выдохнул. Штаны без ремня давно уже сползли. Хватит прелюдий… Он посмотрел на руки, которыми избивал саалею. Грубая кожа, толстые пальцы. Ахин зачем-то поднес руку ближе к своему лицу. Кажется, пальцы не слушаются его. Да и то, что происходит сейчас в подвале, уже в прошлом. Какие отчетливые воспоминания… Или реальность?

Нет, он определенно помнит, как, вдоволь наигравшись с этой девкой, отправился за братьями. Он поделится с ними, а затем что-нибудь потребует взамен. Жалко только, что кто-то из этих болванов потом проболтается. Одно время в подвале дома знахарки было не протолкнуться из-за мужиков, желающих насладиться юным телом саалеи…

И почему он до сих пор продолжает тянуть руки к своему лицу? Все ближе и ближе. Вот уже пальцы коснулись глаз. Но это лишь половина дела. Надо надавить. Сильнее. Он чувствовал это, когда избивал связанную девушку. Ему хотелось продолжать, не останавливаться, пока наслаждение не выплеснется наружу. Значит, надо давить сильнее. И это больно, очень больно, нестерпимо больно…

Ахин утробно зарычал от удовольствия, сделав последний толчок. Тихий хлюпающий звук. Странное ощущение. Он оторвал от лица руки, чтобы посмотреть, что же это такое. Но ничего не увидел. Из пустых глазниц текла липкая горячая жижица, а недоумевающий одержимый задумчиво перетирал толстыми пальцами студенистые сгустки остатков глаз.

И тут он понял, что сейчас произошло. Боль, казавшаяся чужой, ворвалась в его сущность, разорвав все прочие чувства в клочья. Он должен был испытать шок, потерять сознание, умереть, в конце концов! Но почему эти мучения не заканчиваются, почему они становятся все сильнее, почему время покинуло мир, оставив его наедине с ними?!

Ахин истошно завопил… и рассмеялся.

— Что происходит? — испуганно воскликнул одержимый, глядя на брата, корчащегося на полу.

Надо ему как-то помочь. Но до чего же приятно смотреть, как он страдает. Какое наслаждение… Сердце затрепетало в груди. Ахин возбужденно выдохнул. Он испытывал то же самое, когда издевался над саалеей. Запустить руки в зеленоватые волосы, откинуть очаровательную головку назад, услышать ее тихий стон, лизнуть соленую от пота шейку… и укусить. Дать волю страсти — укусить сильнее!

Зубы впились в плоть. Хлынула кровь. Она текла по подбородку, такая теплая и сладкая. Голова закружилась от восхитительного металлического привкуса. Внутри вскипело похотливое исступление. Ахин уже не мог сдерживаться, он набросился на саалею, кусая ее снова и снова. Экстаз движения, дрожь в конечностях, томное дыхание и волны удовольствия, разливающиеся по телу!

Одержимый открыл глаза и застыл, скованный леденящим ужасом. Это была не саалея. Перед ним лежал брат с перегрызенным горлом и окровавленным лицом. Пустые глазницы смотрели прямо на Ахина. И он услышал голос измученной девушки.

Она снова умоляет отпустить ее. Просит, плачет, кричит. Невыносимо громко, где-то прямо в голове одержимого. Она все повторяет вновь и вновь, воспоминания о ее мольбах наслаиваются друг на друга, крики и плач множатся. То удовольствие, которое он испытывал, выслушивая ее надрывные стенания и