сидел все время, хотя на самом деле проводил у постели больного не больше пяти — десяти минут в день. Потом настала ночь. Странный, мучительный свет. Горела не лампадка, а большая керосиновая лампа. И снова день. В густом неподвижном снегопаде окно опять поплыло кверху. У Мартона закружилась голова. Затем появлялись ребята, друзья и так же внезапно исчезали. Приходила Пирошка, братья: Отто, Пишта, Банди, Бела. Вдруг Мартон почуял резкий запах табака, увидел отцовскую голову. Потом голова исчезла. Мартон услышал из кухни:

— Плохо дело, Берта… Эх, и по-дурацки все это делает господь!..

Но ответа матери уже не услышал. А она сказала:

— Фери, хоть бы сейчас ты не привязывался к богу!

— Я — к нему? Пусть лучше он ко мне не привязывается… А что, это умно разве? Человек родится, сперва он младенец, потом ребенок, юноша, мужчина, наконец старится и умирает. Почему, спрашивается, не сделать бы наоборот? Тогда твой сын сейчас исчез бы у тебя в животе. И ты бы не плакала. Тебе же его вернули!

Г-жа Фицек уставилась на мужа.

— Фери, ради бога!.. Ты на фронте сошел с ума… Опомнись!..

А Мартон вновь слышал голос врача:

— Милая мамаша, нынче восьмой день. Завтра будет кризис. Пусть кто-нибудь все время сидит возле него. И даже ночью.

…Потом послышался голос Петера:

— Помочь не надо чем-нибудь? Может, дров наколоть?

— Вы только скажите нам! — долетел из кухни голос Тибора.

…Мартон в одной рубахе стоял на пороге кухни.

— Где?

— Что? — спросил Петер.

— Будто не знаешь…

— Ложись!

— Нет!

Петер обнял было друга, чтобы увести обратно, но Мартон оттолкнул его с неистовой силой.

— Где?

— Ложись лучше… — попросил Тибор.

Мартон удивленно глянул на него.

— Так ты здесь?

— Ложись, ладно? — сказал Петер и погладил Мартона по голове.

— И ты тоже здесь?

Мартона уложили.

— Я был в консерватории, — задыхаясь, пробормотал Мартон. — На одной двери табличка: «Бела Барток»[47]. Я вошел. Заговорил с ним… А он смотрит… И молчит, будто это он и не он. Будто он где-то далеко. Ничего не сказал. Нет! Говорил. Сказал: «Да… Конечно… Пожалуйста…» А глаза его говорили: «Но как же?.. Откуда денег взять, сынок?.. Трудно…»

Мартон с трудом ловил воздух. Потом — уже в который раз! — опять спросил:

— Где?

— Кто? — допытывался Петер.

Но Мартону чудилось, словно он сказал уже «кто».

— Будто не знаешь?

— Нет.

И тогда юноша наморщил лоб и тихо сказал такое, что окончательно всех сбило с толку.

— Где номер «Пешти Хирлап»… с продолжением нового романа?

Вздохнул и тут же забылся сном.

Откуда он это взял? Ведь никогда не читал в «Пешти Хирлап» никаких романов с продолжениями.

Мартон заснул успокоенный. И спал без просыпу девятнадцать часов.

…Когда проснулся, у кровати его сидел Йошка Франк.

Мартон улыбнулся, взял его за руку.

— Сколько дней я болел?

— Десять…

— Правда?.. А я-то думал… Ты приходил уже ко мне?.

— Приходил. Трижды.

— Ребята тоже?

— Еще чаще.

— Интересно. А я думал, что они только приснились мне. Отец тоже приезжал?

— Да… С фронта приезжал на побывку… Пришлось обратно отправляться… Он не знает еще, что тебе лучше… Я принес тебе компоту… Поешь?

— Спасибо… Неужто купил? Это же дорого.

— Да нет… Домашний.

Йошка передал банку. Принес ложку. Мартон сел. Счастливый, с наслаждением поел компоту. И вдруг заметил на банке остатки фабричной этикетки, которую тщательно соскребли. Ложка остановилась у него в руке.

— А ты не хочешь? — спросил он Йошку.

— Нет. Я поел уже дома, там была еще банка…

Мартон отставил компот. Наступила тишина. Юноша глядел в окно. Оно уже не плыло кверху. Стояло распахнутое, и в комнату вливался свежий воздух. Во дворе светило солнце.

— Какой сейчас месяц?

— Март.

— Уже?

— Конечно.

— А что нового?

— Нового? — переспросил Йошка Франк. — В России революция. Царя прогнали.

Снова стало тихо. Слышалась только возня г-жи Фицек: она мыла на кухне тарелки.

— А что же будет теперь?

— Где?..

— Да у нас.

— Не знаю, — тихо ответил Йошка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ —

такая коротенькая, что больше горестей уже не поместилось в нее

1

Неуверенно шел он от кровати до шкафа и от шкафа до кровати. Ноги его будто забыли о своем назначении: нужно было снова учиться ходить, Голова, привыкшая лежать на подушке, кружилась.

Он опять лег в постель. Но это было совсем другое чувство, чем то, когда он лежал постоянно. Приятное чувство. И он заснул.

Проснувшись, он снова вылез из постели. Побрел к шкафу, затем к двери, отворил ее.

— Мама! — сказал он и просиял, увидев знакомый стол, плиту, полки и мать, возившуюся в знакомой кухне. Сделал к ней несколько шагов. — Мама!..

— Не устанешь, сынок?

— Что вы!.. Я уже третий раз встаю сегодня. Только не говорил вам пока. Завтра, коли выдастся денек, я и на улицу выйду.

Утром он и в самом деле оделся. Это было так интересно, будто одевался впервые в жизни: брюки, башмаки, шнурки от башмаков.

Двор был залит ослепительным сияньем. Мартон вышел. И нос его и язык смаковали свежий воздух, наслаждались тихим веяньем ветерка. «Как хорошо! Вот никогда бы не подумал, что так хорошо!»

Только бы не эта слабость… Он смотрел на куда-то спешивших людей, — они были включены совсем на другую скорость, чем он сам. Это было тоже занятно. До чего же стараются!

Зашел в табачный ларек. Купил две сигареты. Одну тут же прикурил от газовой горелки. Глубоко затянулся. И ему стало так дурно, что пришлось схватиться за прилавок. Он бросил сигарету и, немного придя в себя, направился на площадь Кальмана Тисы. Сел на скамеечку. Разглядывал гравий дорожек, потом деревья. Никогда еще не казались они ему такими прекрасными. Распускались почки. Он улыбнулся: «Хорошо жить»! Смежил ресницы и смотрел сквозь них — солнечные лучи разъялись на все цвета радуги.

2

Когда открыл глаза, увидел вдруг между деревьями торопливо шагавшего приземистого солдата. Мартон прислушался к знакомому стуку башмаков. И вдруг узнал.

— Папа!.. — крикнул он и пошел навстречу солдату, согнувшемуся под тяжестью громадного рюкзака.

— Это ты? — удивленно и радостно воскликнул Фицек, но лицо его тут же помрачнело.

— Я…

Фицек, плечи которому, кроме рюкзака, оттягивала еще и винтовка, распрямился, поднялся на цыпочки и потянулся лицом к сыну. Но не поцеловал. Когда же Мартон наклонился, чтобы поцеловать отца, Фицек рукой отстранил его от себя… ласково, но грустно.