– Что желает дама? – спросил вдруг появившийся лысый официант с несколько подобострастной улыбкой.

– Два стакана воды, – торопливо ответил Бернат. И официант отошел, не скрывая недовольства этим мужчиной, и сквозь зубы проворчал: в дылду больше скотского влезет. А Бернат, ничего не замечая, говорил:

– Понимаешь, у меня есть идея. Но я хотел сначала посоветоваться с тобой. Только обещай мне, что ни слова не скажешь Адриа.

Тут начались препирательства: как, по-твоему, я могу что-то обещать, если не знаю, о чем речь? – Но он ничего не должен знать. – Хорошо, но только сначала скажи мне, в чем дело, чтобы я могла пообещать то, что ты хочешь. – Но это полное безумие! – Тем более. Как я могу пообещать исполнить что-то безумное? Если, конечно, это не одно из тех полных безумий, которые имеют смысл. – Да, это как раз и есть то полное безумие, которое имеет смысл. – Господи боже ты мой, Бернат! – Мне нужна твоя помощь, Сага.

– Меня зовут не Сага. – И обиженно: – А Сагга.

– Ой, извини.

Они долго торговались и наконец сошлись на том, что обещание Сагги будет условным и она сможет взять его обратно, если идея не окажется тем самым полным безумием.

– Ты говорила мне, что твое семейство знакомо с Исайей Берлином. Это действительно так?

– Да, то есть… его жена… мне кажется, какая-то дальняя родственница моих двоюродных братьев по линии Эпштейнов.

– А ты можешь как-нибудь… свести меня с ней?

– Что ты задумал?

– Отвезти эту книгу. Чтобы он ее прочитал.

– Слушай, но люди не…

– Я уверен, что ему понравится.

– Ты – чокнутый. С чего бы ему читать книгу кого-то совершенно неизвестного, кто…

– Я же тебе говорил, что это полное безумие, – перебил он ее. – Но я хочу попытаться.

Сара задумалась. Я так и вижу, как ты морщишь лоб, любимая, размышляя. И как, сидя за столиком в каком-то кафе, смотришь на Берната Безумного, не веря в то, что он тебе втолковывает. И представляю, как ты говоришь ему подожди, листаешь записную книжку, отыскиваешь номер тети Шанталь и звонишь из кафе по телефону, в который надо опускать жетоны. Бернат попросил у официанта дюжину жетонов, которые начали проваливаться, когда она говорила: алло… ma chère tante, ça marche bien? (…) Oui. (…) Oui. (……) Aoui. (………) Aaooui. (…………)[361], а Бернат, войдя в раж, все кидал жетоны и не терпящим возражений жестом просил у официанта еще – дескать, дело чрезвычайное. Он положил на стол в залог купюру в двести песет, а Сара все говорила Oui. (………………) Oui. (……………………) Aoui. (……………………………), пока официант не сказал ей: finito[362], она что думает? что тут телефонный узел? жетоны закончились! И тогда Сара, уже прощаясь с тетей, спросила про Берлина и принялась что-то записывать и повторять: oui, oui, ouiii! – так что в конце концов, когда она благодарила свою дорогую тетю за содействие, в телефоне щелкнуло и связь прервалась, поскольку жетона больше не было. И у Сары осталось неприятное ощущение, что она не распрощалась как следует со своей дорогой тетей Шанталь.

– Что она тебе сказала?

– Что постарается поговорить с Алиной.

– Кто это, Алина?

– Жена Берлина. – Сара заглянула в бумажки с каракулями. – Алина Элизабет Ивонн де Гинцбург.

– Отлично. Дело удалось.

– Хм, удалось установить связь. Теперь надо…

Бернат вырвал у нее из рук записную книжку:

– Как, ты говоришь, ее зовут?

Сара взяла обратно книжку и прочитала:

– Алина Элизабет Ивонн де Гинцбург.

– Гинцбург?

– Да, а что? Это семейство очень… наполовину русские, наполовину французы. Бароны, и все в таком духе. Эта ветвь очень богатая.

– Черт подери!

– Тихо, не ругайся!

И Бернат тебя поцеловал: один, даже два, три или четыре раза. Мне кажется, он всегда был немного в тебя влюблен. Я тебе скажу это сейчас, когда у тебя уже прошло желание возражать мне: чтобы ты знала, я думаю, что все мужчины слегка влюблялись в тебя. А я когда-то влюбился в тебя окончательно и бесповоротно.

– Но Адриа должен про это узнать.

– Нет. Я же тебе сказал, что это совершенно безумная идея.

– Да, совершенно безумная, но он должен это знать.

– Нет.

– Почему нет?

– А потому, что это мой подарок ему. И мне кажется, что подарок будет настоящим, только если Адриа об этом никогда не узнает.

– Но ведь если он про него никогда не узнает, то не сможет тебя поблагодарить.

Должно быть, именно в следующий момент официант, скрывая улыбку, заметил, как мужчина довольно громким голосом говорит: разговор окончен, сеньора Волтес-Эпштейн. Я хочу, чтобы было так. Ты можешь мне это клятвенно обещать?

После нескольких напряженных мгновений мужчина с умоляющим видом встал перед женщиной на одно колено. И тогда элегантная дама взглянула на него сверху и произнесла:

– Клятвенно обещаю.

Официант провел ладонью по лысому затылку и подумал, что влюбленные все-таки страх как чуднó себя ведут. Если бы они видели себя так, как вижу их я… особенно вот эту красивую женщину, да-да, красивую до умопомрачения. Я бы тоже сейчас вел себя чуднó, будь она рядом.

И в самом деле оказалось, что образцовый трубач из оркестра Франца-Пауля Деккера, Ромэн Гинцбург, робкий, рыжий, маленького роста, пианист по тайному призванию, был из рода Гинцбургов и, разумеется, знал Алину Элизабет Ивонн де Гинцбург. Ромэн принадлежал к бедной ветви, но – если хочешь, я прямо сейчас позвоню тете Алине.

– Просто обалдеть!.. Тетя Алина!

– Ну да. Та, которая за кого-то там вышла замуж, за какого-то известного философа или что-то вроде того. Но они всегда жили и живут в Англии. А для чего тебе это?

Тут Бернат дважды поцеловал Ромэна, хотя в него он и не был влюблен. Теперь план их действий стал ему окончательно ясен.

Им пришлось дождаться весны, когда у оркестра были гастроли на Страстную неделю, но прежде Ромэн вел долгие беседы с тетей Алиной и расположил ее к себе. А когда они приехали в Лондон и недолгое турне подходило к концу, они сели на поезд, который доставил их утром в Оксфорд. Хедингтон-хаус казался совершенно пустым, когда они нажали на кнопку звонка, издавшего благородную трель. Они переглянулись в напряженном ожидании: никто не спешил открывать. А ведь они договорились именно на этот час. Никого. Но нет, вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. Наконец дверь открылась.

– Тетя Алина? – спросил Гинцбург.