Хелен смотрит на присяжных.

– Мистер Бонд может называть это, как ему нравится, но слова не изменят сути: молодой человек совершил жестокое убийство и в течение нескольких дней активно скрывал это, продуманными действиями направляя полицию по ложному следу. Так, дамы и господа, действует расчетливый убийца, а не ребенок с синдромом Аспергера.

Три дня спустя жюри присяжных все еще совещается.

У нас сложился особый порядок: утром Оливер привозит Тора на завтрак. Джейкоб отводит пса во двор и бросает ему мяч, пока Генри и Тэо медленно оживают за кофе. Генри учил Тэо С# программированию, чтобы тот мог сам создать компьютерную игру, что вызвало у парня бесконечный восторг. После обеда мы с Оливером играем в «Эрудит», и Джейкоб то и дело выкрикивает с дивана в гостиной, где смотрит «Борцов с преступностью», неизвестные, но подходящие слова:

– Qua! ZA![37]

Мы не включаем новости и не читаем газет, потому что в них говорят и пишут только о Джейкобе.

Нам не позволено покидать дом по двум причинам: формально Джейкоб находится под арестом и нам нужно находиться в таком месте, откуда можно добраться до суда за двадцать минут, как только присяжные вернутся в зал из совещательной комнаты. Мне все еще странно встречать в своем доме Генри. Я думала, он уедет под каким-нибудь благовидным предлогом, мол, одна из его дочерей подхватила стрептококк или жена уехала к умирающей тетушке, но мой бывший настаивает, что останется здесь до оглашения вердикта. Наши разговоры состоят в основном из клише, но, по крайней мере, это разговоры. «Я наверстываю упущенное», – говорит он. Лучше поздно, чем никогда.

Мы стали семьей. Нестандартной и собранной воедино чужой трагедией, но после долгих лет в роли матери-одиночки я беру все, что могу получить.

Позже, когда мальчики готовятся ко сну, мы с Оливером ведем Тора на прогулку вокруг квартала, а потом наш адвокат отправляется обратно в свою квартирку над пиццерией. Мы разговариваем про лошадь, которая наступила себе на лодыжку и сломала ее. Про то, как я хотела стать писательницей. Про суд.

Мы не говорим о нас.

– Это хорошо или плохо, что присяжные не могут вынести вердикт?

– Думаю, хорошо. Вероятно, это означает, что кого-то не могут уговорить.

– Что будет дальше?

– Если Джейкоба осудят, – рассуждает Оливер, пока Тор петляет перед нами по дорожке, – он отправится в тюрьму. Не знаю, будет ли это та, в которой он уже сидел. Если его признают невиновным по причине невменяемости, судья, вероятно, потребует провести еще одну психиатрическую экспертизу.

– Но тогда он вернется домой?

– Я не знаю, – говорит Оливер. – Мы попросим Аву Ньюком и доктора Мурано составить план амбулаторного лечения, но все будет зависеть от судьи Каттингса. Он может поставить во главу угла факт совершения Джейкобом убийства и невозможность это игнорировать и решит, что Джейкоба необходимо изолировать от общества…

Оливер говорил мне это и прежде, но до меня как-то не доходило.

– В психиатрической больнице штата, – завершаю его фразу я. Когда мы возвращаемся к дому, я останавливаюсь на подъездной дорожке, и Оливер тоже, руки у него засунуты в карманы куртки. – Я всю жизнь боролась за то, чтобы Джейкоб учился в обычной школе и к нему относились там как к нормальному ребенку, а теперь для него единственный шанс не попасть в тюрьму – это разыграть карту с синдромом Аспергера.

– Честно говоря, я не знаю, чем все это закончится, – говорит Оливер. – Но лучше быть готовыми.

– Я пока не сказала Джейкобу.

Оливер смотрит на свои ботинки.

– Может быть, следует это сделать.

Как будто мы вызвали его, словно духа. Дверь открывается, и в проеме появляется силуэт Джейкоба в пижаме.

– Я жду тебя, чтобы пожелать спокойной ночи, – говорит он мне.

– Сейчас приду.

Джейкоб нетерпеливо глядит на Оливера:

– Ну?

– Что – ну?

– Может, вы уже поцелуете ее на прощание?

Я удивленно разеваю рот. После моей ругани с Джейкобом мы с Оливером в его присутствии старательно держимся подальше друг от друга. Но сейчас Оливер говорит:

– Меня не придется просить дважды, – и прижимает свои губы к моим.

Когда Джейкоб был маленьким, я прокрадывалась после полуночи к нему в спальню, садилась в кресло-качалку рядом с кроватью и смотрела, как он спит. Во сне его образ был нарисован волшебной кистью. Глядя на спящего Джейкоба, я не могла сказать, что его рука, лежащая на одеяле, – та же, которая сегодня так сильно дрожала, когда какая-то девочка залезла в песочницу, где он счастливо играл один. Я не могу сказать, что эти закрытые глаза зажмурились, когда я попросила его посмотреть на меня. Невозможно было, видя его, такого спокойного и расслабленного во сне, думать, что это тот же самый мальчик, который не мог расставить слова в нужном порядке и попросить в столовой яблочный сок вместо молока.

Во сне доска была вытерта начисто и Джейкоб мог быть любым ребенком. Любым обычным ребенком.

А вот в часы бодрствования он был экстраординарным. И это самое лучшее определение для него – за пределами нормы. В какой-то момент в английском языке это слово приобрело позитивные коннотации. Почему того же не произошло с синдромом Аспергера?

Вы можете сказать, я была другой. Я добровольно обменяла свое будущее на будущее Джейкоба, отдала грядущую славу и деньги, которые могла бы получить, ради того, чтобы добиться лучшей жизни для него. Все отношения с людьми были пущены побоку, за исключением тех, которые я строила с Джейкобом. Я сделала выбор, какого не сделала бы другая женщина. И стала, с одной стороны, отважной, борющейся за сына матерью, а с другой – ограничила себя. И все же, если я вхожу в комнату, полную людей, они не отделяются от меня мистическим образом, как будто я окружена невидимым магнитным полем, вызывающим поляризационную реакцию между моим телом и их телами. Люди не обращаются к своим приятелям со словами: «Господи, спаси меня, она идет сюда». Люди не выкатывают глаза у меня за спиной, когда я говорю. Джейкоб может вести себя странно, но он никогда не был жестоким.

Ему просто не хватало для этого ощущения собственного «я».