— Я уезжаю, — совершенно неожиданно заявил гигант, вежливовыслушав откровения Рейневана. — Придется тебе самому управляться со своимипроблемами. Я еду в Чехию. В Прагу.

— Ты присутствовал при том, как меня ранили, — продолжал он,не дожидаясь, пока Рейневан остынет и издаст хотя бы звук. — Ты видел, чтопроизошло, когда пуля прошлась по моему черепу. Ты был свидетелем, имелвозможность рассмотреть вблизи. Я был готов к чему-то подобному. Мне говорилиоб этом и даже... Даже советовали. В Праге Акслебен, в Тросках — Рупилиус. Они назвалиэто: возвращение через смерть. Методом возвращения в мой собственный универсуми в мою собственную... телесную, я так выражусь, форму является освобождение оттеперешней материальной оболочки. Короче говоря: проще всего было бы убить этуогромную тушу. Уничтожить ее, решительно прервать происходящие в ней жизненныепроцессы. Покончить с ее материальным существованием. Тогда мой собственныйдуховный элемент высвободится и вернется туда, куда вернуться должен. Такутверждали Акслебен и Рупилиус. То, что произошло восьмого мая, кажется,подтверждает их правоту.

В чем состоит проблема, ты, несомненно, догадываешься.Понимаешь, по каким причинам присоветованный метод не очень мне нравится, покаким причинам я предпочел бы что-то менее сильнодействующее. Во-первых, я нехочу, чтобы на моей совести лежала смерть монастырского придурка, будучи одетымв тело которого я расхаживаю по свету уже три года. Во-вторых, ни Рупилиус, ниАкслебен не решались гарантировать стопроцентного успеха. А в-третьих, самоеглавное: что-то мне не очень хочется торопиться с возвращением. Главнойпричиной этого являются волосы цвета меди и их носительница по имени Маркета.Коя пребывает в Праге. Поэтому я возвращаюсь в Прагу, друг Рейнмар.

— Самсон...

— Ни слова, пожалуйста. Я возвращаюсь один. Ты оставайся. Ябыл бы скверным другом, если б попытался вытащить тебя отсюда, отделить оттого, чем является это место для тебя. Это твоя Огигия, Рейнмар, островсчастья. Поэтому останься и изведай его. Как можно дольше и как можно полнее.Останься и поступай умно. Отделяй то, что субтельно, от того, что плотно. Тогдаты обретешь прелесть этого мира. И всякая тьма обойдет тебя стороной. Этоговорю тебе я, твой друг, существо, известное тебе, как Самсон Медок. Ты долженмне верить, ибо vocatus sum Hermes Trismegistus, habens tres partes philosophiatotius mundi. Послушай внимательно. Пожар отнюдь не потушен и не придушен, онтолько пригас, угли его тлеют. В любой день мир снова окажется в огне, и мывстретимся опять. А до того времени... Прощай, друг.

— Прощай, друг. Счастливого пути. И пожелай от меня всеголучшего Праге.

На опушке леса Самсон обернулся в седле и помахал им рукой.Они ответили ему тем же, прежде чем он скрылся между деревьями.

— Боюсь я за него, — прошептал Рейневан. — До Чехии далекпуть. Времена трудные и опасные...

— Доедет безопасно, — прильнула к его боку Ютта. — Не бойся.Он доедет безопасно. Без скверных приключений. И не блуждая. Его ждут. Чей-тофонарик загорится во мраке, укажет нужную дорогу. Как Леандр, он безопаснопреодолеет Геллеспонт. Ибо ожидает его Гера и ее любовь.

Было первое августа. День святого Петра в Узах. У СтаршихНародов и ведьм — праздник Глафмас. Праздник жатвы.

Целую неделю Рейневан готовился к разговору с Юттой. Боялсятакого разговора, боялся его последствий.

Ютта неоднократно разговаривала с ним об учении Гуса иИеронима, о четырех пражских догмах и вообще о принципах гуситской реформы. Ихотя в отношении некоторых доктрин утраквизма она была настроена достаточноскептично, никогда, ни единым словом, ни самым малейшим намеком или замечаниемне проявляла того, чего он опасался: неофитского запала. Монастырь в БелойЦеркви — беседа с настоятельницей не оставляла в этом отношении никакихсомнений — был заражен ошибками Иоахима Флорского, Строителей Третьей Церкви иСестринств Свободного Духа; настоятельница, монахини, а наверняка и послушницы— почитали Извечную и Тройственную Великую Матерь, что связывало их с движениемпоклонников Гвилельмины Чешки как женской инкарнации Святого Духа. И Майфредыда Пировано, первой гвилельмитской папессы. Кроме того, монашенки совершенноявно занимались белой магией, связываясь тем самым с культом Арадии, королевыведьм, именуемой в Италии La Bella Pellegrina[292]. Но хотяРейневан кружил вокруг Ютты чуткий как журавль, ловя знак или сигнал, ни разуничего подобного не поймал. Либо Ютта настолько хорошо умела камуфлироваться искрываться, либо отнюдь не была горячей неофиткой иоахимитской, гвилельмитскойи арадийской ереси. Рейневан не мог исключить ни первого, ни второго. Юттатакже была достаточно ловкой, чтобы уметь маскироваться, и достаточно разумной,чтобы не сразу и не с головой прыгать куда глаза глядят и погружаться внеизведанное. Несмотря на чувства, которые, казалось, их соединяли, помимочастых, восторженных и творческих занятий любовью, помимо того, что у их тел,казалось бы, уже нет от партнеров тайн, Рейневан понимал, что еще далеко не всезнает о девушке и далеко не все ее секреты сумел расшифровать. А если Ютта ещене связалась с ересью целиком и полностью, еще колебалась, сомневалась либодаже относилась к ней критически, то поднимать тему не следовало.

С другой стороны, оттягивать и бездейственно присматриватьсяне следовало также. До сих пор он все еще принимал близко к сердцу словаЗеленой Дамы. В Силезии он был извращенцем, преследуемым изгнанником, гуситом,врагом, шпионом и диверсантом. Тем, кем он был в действительности, во что верили чем занимался, он ставил Ютту в опасное и рискованное положение. ЗеленаяДама, Агнес де Апольда, мать Ютты, была права — если в нем была хотя бы крохапорядочности, он не должен был ставить девушку под удар, не мог позволить,чтобы из-за него она пострадала.

Беседа с настоятельницей изменила все, во всяком случае,многое. Монастырь в Белой Церкви, сам факт пребывания в нем был, оказывается,для Ютты гораздо опаснее, нежели знакомство и связь с Рейневаном. Тезы Иоахимаи спиритуалов, ересь — он все еще не мог думать об этом иначе, найти другоеслово — Строителей Третьей Церкви, культ Гвилельмины и Майфреды были для Рима иинквизиции вероотступничеством столь же тяжким, как гусизм. Впрочем, все ересии отклонения Рим бросал в один мешок. Каждый кацер был слугой дьявола. Этокасалось (что было уже несомненной ерундистикой) также культа Великой Матери,более древнего, чем человечество. И дьявола, которого выдумал лишь Рим.

Но факт оставался фактом: культ Всематери, поклонениеГвилельмине, ошибки Иоахима, Сестринство Свободного Духа, Третья Церковь —любого одного было достаточно, чтобы попасть в тюрьму и на костер, или напожизненное погребение в доминиканских темницах. Ютта не должка оставаться вмонастыре.

Необходимо было что-то предпринять.

Рейневан знал что. Во всяком случае, чувствовал.