Последнее стало очевидным, когда она проводила носилки с Гаем вниз, в приготовленную для него комнату. Комната находилась действительно внизу, значительно ниже уровня земли. Миссис Ститч прошла по цементному полу легко, вприпрыжку, от таракана к таракану, раздавив штук шесть на пути к окну. Распахнув окно настежь, она открыла доступ на кухонный двор. На уровне глаз во всех направлениях сновали босые ноги слуг-берберов. Один из них сидел на корточках рядом с окном, ощипывая гуся, пух которого, подхваченный северо-западным ветерком, поплыл по комнате.

– Ну вот! – воскликнула она. – Здесь чудесно! Чего еще можно было бы пожелать? Знаю – цветов. – Она умчалась куда-то. Вернулась с охапкой тубероз. – Вот, – сказала она, поместив их в таз. – Если захотите умыться, пользуйтесь ванной комнатой Элджи. – Она оглядела комнату с непритворным удовольствием. – Все к вашим услугам, – заключила она. – Присоединяйтесь к нам, когда появится желание. – Затем она исчезла, но тут же вернулась. – Вы любите кошек? Вот вам. Они будут разгонять тараканов. – Она вбросила в комнату двух полосатых кошек и закрыла дверь. Оказавшись на полу, кошки сладко потянулись и с презрительным видом удалились через окно во двор.

Гай сел на кровать; он почувствовал, что за прошедший день на него свалилось слишком много впечатлений. На нем по-прежнему была пижама и халат, казавшиеся наиболее подходящим одеянием для такого переезда. В комнату вошли санитары-носильщики, доставившие личные вещи Гая.

– Можем ли мы помочь вам разложить вещи, сэр? Хотя здесь, кажется, не слишком-то много места для них, правда?

Ни шкафа, ни комода – только вешалка. Солдаты развесили обмундирование Гая и, откозыряв, удалились.

Вещевой мешок Гая переслали в госпиталь из лагеря, как обнаружилось, значительно опустевшим. В нем он нашел сверток с выстиранными лохмотьями (обмундирование, которое он носил на Крите) и аккуратный пакет с вещами, извлеченными из его карманов и ранца-рюкзака; наряду с красным личным знаком там лежали «отпускная грамота», полученная от Чатти Корнера, и записная книжка, в которую Гай заносил свои заметки для журнала боевых действий. Стягивавшая книжку резинка исчезла. Обложка покрылась пузырями, размякла, съежилась в складки, местами разлохматилась, некоторые страницы слиплись. Гай осторожно отделил их друг от друга бритвочкой. На покрывшейся пятнами бумаге в клетку можно было видеть, как на различных стадиях истощения изменялся его почерк. По мере упадка сил буквы становились все крупнее, а нажим все сильнее. Последняя запись о появлении над лодкой самолета была сделана размашистыми каракулями, занявшими всю страничку. Это был его вклад в историю, возможно, свидетельство для процесса по поводу прошедших печальных событий.

Гай лежал на кровати, слишком потрясенный всем происшедшим за этот день, чтобы сосредоточиться на всплывших сегодня проблемах морали. Для Джулии Ститч не было во всем этом никаких проблем. Старый друг попал в беду. Скорее на помощь! Прикрой его спиной! Томми руководствовался неизменным принципом – никогда не создавать затруднений, за исключением дающих положительные результаты или преимущества. Если Айвор или кто-то другой в боевой обстановке поставил бы под угрозу интересы дела, Томми без всяких сожалений немедленно расстрелял бы его. Но здесь совсем другое дело. Ничто не подвергалось опасности, кроме репутации одного человека. Айвор не навредил никому, кроме самого себя. Теперь он далеко отсюда. Его часть до конца войны обречена сидеть в плену. Для достижения победы не имеет никакого значения, что они там, в лагере военнопленных, говорят об этом.

Гай не таков. Ему эти простые правила поведения не свойственны. Он не питал какой-нибудь давней приязни к Айвору и вообще не испытывал к нему никакой симпатии, потому что человек, бывший его другом, оказался иллюзией. Гай достаточно хорошо понимал также, что суть всей войны заключается в причинении затруднений и неприятностей без особой надежды приобрести взамен преимущество. Почему он оказался здесь, в подвале у миссис Ститч? Почему оказались в плену Берти и Эдди? Почему тот молодой солдат все еще лежит непогребенный в покинутом жителями селении на Крите? Разве все это не ради справедливости?

В подобных размышлениях Гай пролежал почти весь день, пока миссис Ститч не позвала его на коктейль.

Прошло немало дней, а Гай по-прежнему лежал в шезлонге в обществе важничающих, прихорашивающихся «павлинов». Непрерывной вереницей, в одиночку и большими компаниями, приезжали и уезжали гости: паши, придворные, дипломаты, политики, генералы, адмиралы и субалтерны; греки и египтяне, евреи и французы. Но миссис Ститч никогда не упускала из виду Гая. Три, а то и четыре раза в день она появлялась рядом с ним, изливая на него очередную порцию своего обаяния.

– Нет ли у вас здесь друзей, кого бы вам хотелось пригласить? – поинтересовалась она однажды, затевая очередной званый обед.

– Пожалуй, есть один. Полковник Тиккеридж. Я слышал, что он в лагере в Мариауте. Вы не знакомы с ним, но он не может не понравиться вам.

– Я отыщу его для вас.

Это произошло рано утром 22 июня – в день откровения для людей всего мира, для бесчисленных грядущих поколений, и среди них для Гая – одной бессмертной души выздоравливающего лейтенанта-алебардиста.

Новость о вторжении в Россию принес Элджернон Ститч, возвратившийся домой ко второму завтраку. За столом сидели только миссис Ститч, Гай и два секретаря.

– Но почему этот идиот не мог начать именно с России, – возмущенно спросил Элджернон Ститч, – вместо того чтобы причинять нам массу неприятностей?!

– А для нас это хорошо? – тоном школьницы задала вопрос миссис Ститч.

– Трудно сказать. Специалисты считают, что у русских не очень-то много шансов. Зато у них имеется масса вещей, которые окажутся весьма полезными для немцев.

– А что скажет в связи с этим Уинстон?

– Будет приветствовать наших новых союзников, конечно. Что же ему остается?

– А это очень приятно – иметь союзника, – заметила миссис Ститч.

За завтраком только и говорили, что о ресурсах Украины, о количестве самолетов, дивизий, транспортных средств и нефти, о Тильзите и Толстом, об американском общественном мнении, о Японии и «антикоминтерновском пакте» – обо всем том, что занимало тогда важнейшее место в умах большинства людей и горячо обсуждалось во всех уголках мира. Однако Гай сохранял молчание.

Миссис Ститч легко коснулась лежавшей на скатерти руки Гая:

– Чувствуете себя неважно сегодня?

– Отвратительно.

– Не унывайте. Сегодня за обедом вы увидите вашего приятеля.

Но Гай нуждался в чем-то большем, нежели полковник Тиккеридж.

Два года назад, в такой же солнечный, беззаботный день, на Средиземноморье он прочел о русско-германском договоре. Тогда ему казалось, что десятилетний период тьмы и позора подходит к концу, что наступает время рассвета и здравого рассудка, время, когда огромный и ненавистный враг хорошо виден, когда все маски сброшены; это был современный век оружия и войн.