К кому они могли обратиться? У поклонника Фриды, Генриха фон Кесселя, был друг, католический священник.

– Петер был самый умный парень в моем классе, – сказал Генрих. – Хотя его не очень любили за то, что он держался несколько заносчиво и чопорно. Однако я думаю, что он нас выслушает.

Карла подумала, что попробовать стоит. Ее пастор, протестант, им сочувствовал, пока гестапо не запугало его и не заставило молчать. Может быть, так случится и с этим. Но что можно сделать еще, она просто не знала.

И вот в воскресенье, ранним июльским утром, Генрих повез Карлу, Фриду и Ильзу в церковь Петера в Шенберге. Генрих в черном костюме был очень красив; все девушки, чтобы вызывать больше доверия, надели свою форму медсестер. Они вошли в церковь через боковую дверь и прошли в маленькую пыльную комнату с несколькими стульями и большим шкафом. Они застали отца Петера одного, погруженного в молитву. Он, должно быть, услышал, как они вошли, но еще с минуту оставался на коленях, прежде чем встать и приветствовать их.

Петер был высокий и худощавый, с правильными чертами лица и аккуратной стрижкой. Карла подсчитала, что если он ровесник Генриха, то ему двадцать семь лет. Он встретил их хмуро, не заботясь о том, чтобы скрыть досаду, что его побеспокоили.

– Я готовлюсь к мессе, – сказал он сурово. – Генрих, я рад видеть тебя в церкви, но сейчас вы должны меня оставить. Встретимся после мессы.

– Петер, у нас неотложное дело к тебе как к духовному лицу, – сказал Генрих. – Присядь, мы должны сказать тебе нечто очень важное.

– Вряд ли ваше дело важнее, чем месса.

– Важнее, Петер, поверь мне. Через пять минут ты согласишься.

– Хорошо.

– Это моя девушка, Фрида Франк.

Карла удивилась. Фрида стала его девушкой?

– У меня был младший брат, – начала Фрида. – Он родился с расщеплением позвоночника. В начале этого года его перевели в больницу Акельберга, в Баварии, обещая особое лечение. Вскоре мы получили письмо с сообщением, что он умер от аппендицита.

Она взглянула на Карлу, и та продолжила рассказ:

– А у моей служанки был сын с повреждением головного мозга. Его тоже перевели в Акельберг. Служанка получила в тот же самый день точно такое же письмо.

Петер развел руками, словно говоря: «Ну так что же?»

– Я уже слышал нечто подобное. Это антиправительственная пропаганда. Церковь политикой не занимается.

Какая чушь, подумала Карла. Церковь по горло погрязла в политике. Однако она оставила эту мысль при себе и продолжила свой рассказ:

– Но у сына моей служанки не было аппендикса. Его удалили два года назад.

– Я вас умоляю! – сказал Петер. – Ну и что это доказывает?

Карла обескураженно замолчала. Петер явно был настроен против них.

– Погоди, Петер! – сказал Генрих. – Ты еще не все слышал. Вот – Ильза, она работала в этой акельбергской больнице.

Петер выжидательно взглянул на нее.

– Отец, я была воспитана в католической вере… – сказала она.

Этого Карла не знала.

– Но я плохая католичка, – продолжала Ильза.

– Дочь моя, благ один Господь, не мы, – благоговейно ответил Петер.

– Но я знала, что совершаю грех, – и все равно делала это, – сказала Ильза, – мне приказывали – и я боялась ослушаться… – И она заплакала.

– Что же ты делала?

– Я убивала людей. Ах, отец, простит ли меня Господь?

Священник воззрился на молоденькую медсестру. Теперь он уже не мог отмахнуться, объявить пропагандой: он видел перед собой страдающую душу.

Он побледнел. Остальные молчали. Карла затаила дыхание.

– К нам в больницу на серых автобусах привозят инвалидов. Но никакого особого лечения они не получают. Мы делаем им инъекцию – и они умирают. Потом мы их кремируем… – Она посмотрела на Петера. – Получу ли я когда-нибудь прощение за то, что я это делала?

Его губы шевельнулись. Он силился заговорить, но слова не шли, и он закашлялся. Наконец он тихо сказал:

– Сколько?

– Обычно четыре… автобуса, я хочу сказать. В каждом человек по двадцать пять больных.

– Сто человек?

– Да. Каждую неделю.

Горделивое спокойствие Петера исчезло. Его лицо посерело, он потрясенно открыл рот.

– Сто больных каждую неделю?

– Да, отец.

– А каких больных?

– Да разных: бывают и умственно неполноценные, и с физическими недостатками. Бывают дряхлые старики, бывают младенцы с деформациями, мужчины и женщины – парализованные, умственно отсталые, просто в беспомощном состоянии.

– И персонал больницы их всех убивает? – повторил он, не в силах поверить.

Ильза зарыдала.

– Каюсь! Каюсь! Я знала, что так нельзя!

Карла смотрела на Петера. От его надменности не осталось и следа. Какое удивительное превращение! На протяжении лет он слышал, как каются в своих незначительных прегрешениях процветающие католики, живущие в зеленых пригородах, а теперь он вдруг столкнулся с настоящим злом. И был потрясен до глубины души.

Но что же он будет делать?

Петер встал. Он взял Ильзу за руки и поднял с места.

– Возвращайся в лоно церкви, – сказал он. – Исповедуйся своему духовному отцу. Господь простит тебя. Уж это я знаю.

– Спасибо, – прошептала она.

Он отпустил ее руки и взглянул на Генриха.

– Нам, остальным, возможно, будет не так просто, – сказал он.

Потом он отвернулся от них и снова преклонил колени в молитве.

Карла посмотрела на Генриха, тот пожал плечами. Они встали и вышли из комнаты, Карла – обнимая за плечи плачущую Ильзу.

– Останемся на службу, – сказала Карла. – Может быть, он потом еще с нами поговорит.

Они вошли в неф. Ильза перестала плакать и немного успокоилась. Фрида держала Генриха за руку. Они сели среди других прихожан – состоятельных мужчин, пухленьких женщин и непоседливых детишек в нарядной одежде. Вот такие люди никогда не убили бы больного человека, подумала Карла. А их правительство – убивало от их имени. Как такое могло происходить?

Чего можно было ждать от отца Петера, она не знала. Было ясно, что в конце концов он им поверил. Сначала он хотел от них отмахнуться, объяснив их рассказ политическими мотивами, но искренность Ильзы его убедила. Он пришел в ужас. Но он ничего не обещал – кроме того, что Господь простит Ильзу.

Карла оглядела церковь. Убранство было более красочное, чем привычная обстановка протестантских церквей. Здесь было больше статуй и изображений, больше мрамора и позолоты, были хоругви и свечи. Она вспомнила, что протестанты и католики вели войны из-за таких пустяков. Как странно ей было, что в мире, где могут убивать детей, кто-то думает о свечках.