за медаль и за награду / Я штангу над собою подниму» («Штангист» /3; 333/), «Не жажда славы, гонок и призов / Бросает нас на гребни и на скалы» («Мы говорим не “штормы”, а “шторма”…»), «Капитан баснословного приза не ждет — / Он в стихах, обезумевший волк-капитан, — / Пистолет из-за пояса рвет и скорее умрет, / Чем прикажет убрать паруса в ураган»[911] [912] («Этот день будет первым всегда и везде…» /5; 430/), «Пусть говорят — мы за рулем / За длинным гонимся рублем, — / Да, это тоже! Только суть не в нем» («Мы без этих машин — словно птицы без крыл»701), «Говорят, что плывем мы за длинным рублем, — / Кстати, длинных рублей просто так не добыть,

- / Но мы в море — за морем плывем…» («В день, когда мы поддержкой земли зару-чась…»), «Но на остановках мы теряем копейки, / А на перегонах — теряем рубли» («Быть может, покажется странным кому-то…»), «Ах, где же вы, рубли длиною в километры? / Всё вместо них дела величиною в век» («Километры»), «Ворочаем мы крупные дела, / Но нам и платят крупными деньгами» («Марш шахтеров»; черновик).

Еще одно сходство между «Горизонтом» и «Тюменской нефтью» состоит в том, что в обеих песнях речь идет о споре: «Кто в споре за меня — того не троньте!» /3; 359/ = «Не на пол-литра выиграли спор» /3; 237/. Причем в «Горизонте» лирический герой тоже говорил о выигрыше: «Кто за меня — мы выиграем с вами!». Кроме того, в черновиках «Горизонта» он становится Гулливером («И даже лилипут, избавленный от пут, / Хоть раз в году бывает Гулливером»; АР-3-114), а в «Тюменской нефти» — нефтяным королем и богом нефти («Я доложил про смену положения: / Отрекся сам владыка тьмы и тли, / Вчера я лично принял отречение / И вышел в нефтяные короли!»; СЗТ-З-109), что напоминает вариант исполнения шахматной дилогии: «Спать ложусь я — вроде пешки, / А просыпаюсь королем»[913] [914] [915] [916]; и в обоих случаях он оказывался голым по пояс: «Я голой грудью рву натянутый канат» = «По пояс голый, он с двумя канистрами / Холодный душ из нефти принимал».

Но и это еще не всё. В обеих песнях противники главных героев названы чертями: в черновиках «Горизонта» упоминаются «черти-дьяволы» («А черти-дьяволы, вы едущих не троньте!»), а в черновиках «Тюменской нефти» об Академии, предрекавшей неудачу («В Тюмени с нефтью — полная “труба”!»), сказано: «Один большой сотрудник академии: / “Сам черт здесь ногу сломит”, - и пропал. / И, кстати, тут один из академии / В действительности ногу поломал» (АР-2-82), то есть фактически перед нами возникают «черти-академики». И в обоих случаях героям предстоит опровергнуть мрачные прогнозы — достичь горизонта и обнаружить нефтяное месторождение, что связано с раскрытием потенциала Земли: «Узнай, а есть предел — там, на краю Земли, / И можно ли раздвинуть горизонты?», «Тюмень, Сибирь, земля ханты-мансийская / Сквозила нефтью из открытых пор».

***

Примерно в одно время с «Горизонтом» появилась «Песня автозавистника» (1971), которую мы уже разбирали и в этой главе (с. 109, 162, 211, 224, 235, 236), и в предыдущей (с. 34 — 36). Продолжим разговор о ней в свете пролетарской тематики.

Подобно «лихим пролетариям», которые «спешат в свои подполия налаживать борьбу» («Гербарий), лирический герой уже уходил в подполье в «Песне автозавистника»: «Ушел в подполье — пусть ругают за прогул».

Вспомним заодно сыгранные Высоцким роли болыпевиков-подполыциков Евгения Бродского в «Интервенции» (1968) и Жоржа Бенгальского в «Опасных гастролях» (1969). Да и в жизни он вынужден был «уходить в подполье». Литовская переводчица Шуламит Шалит, бравшая у поэта интервью во время его приезда в Вильнюс осенью 1974 года, вспоминала: «Кто бы мог подумать, что Владимир Высоцкий <…> снедаем, как и все мы, обидами, унижениями, непризнанием. И почему-то все это мне рассказывает. Как не пускают на телевидение. Обещают, обманывают. Почему именно это обстоятельство наполняет его горечью? Потому что, если он может собрать целый стадион, то он не хочет выступать подпольно. Но у него нет выхода. <…> Но почему он говорит все это мне, незнакомому человеку?»™3. Таким же недоумением поделился донецкий режиссер Константин Добрунов (в то время — студент пединститута), общавшийся с Высоцким во время его приезда в Горловку в марте 1973 года: «И снова — о неудачах с песнями для кино, о запретах на его творчество, о том, как мешают ему слухи и сплетни… Почему? Почему он всё это говорил нам? Чем я мог ему помочь?»™4.

Более того, в «Песне автозавистпика» герой напрямую сравнивает себя с пролетариями (хотя всё это подается в сатирическом ключе, чтобы подтекст был не столь очевиден): «За то ль я гиб и мер в семнадцатом году, / Чтоб частный собственник глумился в “Жигулях”?», — что восходит к стихотворению «Вот и кончился процесс…» (1966), посвященному суду над Синявским и Даниэлем, и к «Поездке в город» (1969): «А кто кинет втихаря / Клич про конституцию: / “Что ж, — друзьям шепнет, — зазря./Мерли в революцию?!..// / По парадным, по углам / Чуть повольнодумствуют: / “Снова — к старым временам…” — / И опять пойдут в уют», «Зачем я тогда проливал свою кровь?»™5. Позднее этот вопрос встретится в ранней редакции «Песни автозавистника»: «За то ль боролись мы в семнадцатом году, / Чтоб частный собственник глумился надо мной?!» /3; 140/, - и в стихотворении «Осторожно! Гризли!» (1978): «Кричал я: “Друг! За что боролись*!”[917] [918] [919] [920] — Он / Не разделял со мной моих сомнений». Не исключено, что подобный подтекст присутствует также в «Балладе о детстве» (1975) и в стихотворении «Забыли» (1966): «“А я, за что я воевал*” — / И разные эпитеты», «А что, — говорит, — мне дала эта власть / За зубы мои и за ноги?» (в черновиках же еще откровеннее: «А что, — говорит, — мне советская власть…» /1; 528/).

Интересно, что лирический герой Высоцкого часто надевает на себя маску простого парня, который родом из российской глубинки: «Ну и, кроме невесты в Рязани, / У меня две шалавы в Москве» («Я был слесарь шестого разряда», 1964), «Прошло пять лет, как выслан из Рязани я» («Лекция о международном положении», 1979; черновик /5; 545/), «Я сам с Ростова, я вообще —