– скользкое да гадкое. Покуда прячется оно, сторожится, на свет не выползает. Но настанет срок – высунется и может ужалить больно, если не раздавить…

Садко только хмыкнул в ответ, но слова дивоптицы в душу запали, а встревоженный взгляд лазурных очей пробудил на время позабытое. Нахлынуло, будто волной накрыло.

Хрустальный терем северного морского царя, роскошь, нега и богатство дивных подводных палат – и упрек да недоумение в темно-изумрудных девичьих глазах, переливчатых, точно океанская глубь. Ласковая, чуть лукавая полуулыбка на нежных губах, словно из розового коралла выточенных: «Оставайся с нами, Садко. Разве тебе здесь плохо? Мил ты мне – за отвагу лихую, за сердце горячее, за песни веселые. А у батюшки моего, коли на службу к нему пойдешь, в великой чести будешь…» Что ты, капитан, вымолвил на это, не колеблясь ни мига? «Прости, царевна. Человек я, а сердце человеческое, ты сама сказала – горячее да неуемное. Оно к людям рвется, и без людей мне не жить…»

Та, на чью просьбу ты ответил отказом, тогда всё поняла, обиды не затаила и помогла тебе на землю вернуться. Да только вот ее грозный батюшка на строптивца-человека крепко разгневался. Почесал в затылке лапищей в алмазных перстнях – и нашел-таки способ, как поймать в хитро сплетенную сеть беглого ослушника, посмевшего перечить царской воле…

Набрасывая на плечи кафтан, Садко мотнул выгоревшими на солнце русыми кудрями, гоня прочь назойливые воспоминания. Хватит себе сердце травить! Удача тебя любит – и, дай Белобог, не оставит. Срок, когда по договору придется в очередной раз платить, тоже подойдет еще не завтра. Вот доберешься до Новеграда, там и покручинишься перед постылой встречей!

А пока дурные мысли – прочь! Время веселиться!

* * *

Давка в порту стояла – еле протолкнешься, и мореходы с «Сокола» с трудом прокладывали себе путь сквозь толпу. Бурлила она на причале, как густая пестрая похлебка в котле.

Богатый и славный город Ольша недаром слыл южными морскими воротами Руси, а корабельщики да купцы часто сравнивали его с путевым камнем, от которого расходятся три дороги – на восход, закат и полночь. Направо ладью поведешь – попадешь через узкий и бурный Батурский пролив в Сурожское море. Налево пойдешь, к Вилову и Синеморцу, – откроется перед тобой путь вверх по Кметь-реке далеко на северо-запад, аж до самого Новеграда. А хочешь сбыть товары побыстрее – бросай якорь прямо здесь, в гавани, откуда ведет на север, к Шумгороду и Аргунову, оживленный и бойкий Ольший тракт. Порт, раскинувшийся на берегу широкой двурогой бухты, был сердцем города, и билось это щедрое, настежь распахнутое перед заезжим людом сердце весело, споро и без устали.

Ухо Садко привычно выхватывало из несущегося со всех сторон галдежа да гама обрывки не только русской, но и иноземной речи: вокруг жарко торговались на доброй дюжине языков. Плескалась о дубовые сваи причалов вода, скрипели канаты, хлопали на ветру снасти, перекликались да ругались грузчики, скатывая по сходням бочки, а в вышине надрывались, будто передразнивая людей, подуставшие и охрипшие за день чайки. Крепко пахло соленой рыбой, водорослями, смолой и сосновой стружкой.

Над пристанью нависали резные борта всевозможных кораблей – здесь новеградская торговая шняка покачивалась по соседству с крутобокой ладьей алырской постройки, пузатый одномачтовый северный когг, щеголяющий высокими зубчатыми надстройками на носу и корме, – рядом с двухмачтовой, пестро раскрашенной багалой из южных султанатов.

– Ох и суматоха-то! – восхищенно протянул Нума, чуть поотставший от шедших впереди Садко и Милослава. – Капитан, а тут всегда так?

Индеянину, как и Руфу, бывать в Ольше раньше не доводилось, и он, широко распахнув глазищи, таращился по сторонам, похрюкивая от восторга и любопытства. Что ж, Ольша и не таких, как Нума, удивлять умела.

– Это мы еще к началу осеннего торга крепко припоздали! – усмехнулся в русую курчавую бородку Садко. – Тогда кораблей здесь собирается – что моржей в Поморских землях на лежбище, воды в гавани не видно…

– Суетное место, – с неодобрением буркнул Милослав. – Толчея сплошная. Мне наш степенный Новеград милее. Порядка больше.

– Ох ты, никак бинджаец? – изумленно пробормотал Нума, провожая взглядом смуглолицего здоровяка в белом тюрбане. – Далеко же его от дома занесло…

– В Ольше кого только не встретишь, – пояснил Милослав. – Со всех концов Белосветья сюда корабли приходят. И из твоей Индеи Богатой, и с островов Средне-моря, и из Латинских земель, и из Датских… Южан много – и людей, и диволюдов. Тут всякому торговому гостю да моряку-бродяге рады, лишь бы законы Руси уважал да с Тьмой не знался. Будь он хоть с хвостом, как ты, хоть с зеленой кожей да с жабрами, как Мель…

– В Ольшу даже Руфовы сородичи товары привозят. Нечасто, правда, – Садко тоже решил, что новичкам, не так давно пополнившим команду, не помешает побольше узнать о городе, куда их занесло. – Бывает, они и в «Летучую рыбу» заглядывают – там свинину на углях готовят, как нигде.

Псоглавец Варауграуруф при этих словах капитана разом навострил стоячие уши, поросшие короткой темной шерстью, сморщил влажный черный нос и что-то прорычал-проворчал, блеснув длинными белоснежными клыками.

– Слыхал, Руф? Может, за эти дни тут, в гавани али в городе, заодно с кем из земляков свидишься, чем ваш Золотой Бык не шутит! – обнадежил кашевар Радята диволюда-никоверянина. – Жаркое в харчевне у дядьки Сушилы и точно знатное, язык проглотишь. Уж насколько я на кухне хорош, а до тамошних умельцев мне далеко. Сколько ни выспрашиваю у них, с какими пряностями мясо в вине вымачивают, – никак выведать не могу…

Успевший порядком упариться в давке корабельный повар не переставал обмахиваться на ходу любимым веером, прихваченным с корабля. Садко опять подумал о том, что после приключений, пережитых командой «Сокола» на острове с золотой горой, в душе у Радяты словно что-то распрямилось. Выказавший всем на удивление в той переделке недюжинную храбрость, он поверил в себя – и отбросил свою вечную боязнь подвести в трудный миг товарищей. Не зря Каратан шутит, что такая перемена в Радяте – это, мол, и есть самое хитрое да удивительное колдунство, с которым они столкнулись на треклятом острове. Куда там чародейским побрякушкам злодея Товита, без жалости выброшенным за борт капитаном…

Садко невольно поджал губы, вспоминая, как уходил под воду, в темно-синюю глубину, кошель с черными амулетами. Витослав тогда посулил, что в морских пучинах наследство Товита потеряет силу – и вымолвил еще: «Невелика дань, да сойдет…» Может, и впрямь тот, кто сделал гусляра-морехода из Новеграда своим данником, связав непростым договором, останется этим