На юго-восточных островах живут разные племена псоглавцев, и самое могущественное, богатое и воинственное – ангамане. Или анги, как именуют их для краткости. Именно они объединили родной архипелаг в империю, тоже получившую, само собой, название Ангаманской. Несколько столетий назад перешел под ее руку и остров Никоверан, откуда Руф был родом.

Псоглавец и сам уже заметил ангов – даже раньше, чем Милослав подал голос. Точнее, сперва учуял, с силой втянув носом воздух, а потом медленно, словно себе не веря, повернул в их сторону голову. Приподнялся со скамьи – и застыл, так и впившись в сородичей глазами. Кончики ушей у него напряглись, разом встав торчком, и Руф принялся неторопливо вылезать из-за стола.

Оба пегих человека-пса, успевшие спуститься в зал, тоже увидели пробирающегося к ним сквозь толпу Руфа. На миг у Садко в груди захолодело от тревоги за товарища: а если эти трое зубастых здоровил сейчас, чего доброго, возьмут да сцепятся? Капитан слыхал, что никоверяне с ангами меж собой вроде ладят неплохо, но кто их знает, вдруг псоглавцы припомнят здесь, вдали от родных краев, друг дружке прадедовские распри?.. Ведь не прочтешь же ничего толком по этим мордам – и не разберешь, что у них на уме…

– Ох, лишь бы без драки обошлось… – стиснул в могучем кулаке пустую чарку Полуд, которого обожгла та же мысль.

Тот анг, что был повыше, шагнул к никоверянину первым, и у капитана сразу отлегло от души. У всех его товарищей – тоже, судя по тому, как разгладились их лица. Псоглавцы церемонно потерлись щеками, и Садко поймал себя на том, как забавно, на человеческий взгляд, это смотрится. Хотя – чего забавного? Не он ли недавно Даринку в щечку целовал? А Руф тем временем что-то прорычал и коротко поклонился собратьям, наклонившим учтиво в ответ большелобые головы.

– Наш Руф и точно что везунчик. За семью морями земляков встретил, да еще, видать, неплохих ребят, – пробормотал Бану. – Не оставляет его удачей Золотой Бык.

Садко подумал о том же самом, глядя, как сородичи забрасывают растерянного и радостного псоглавца вопросами на своем урчаще-лающем языке. А еще у капитана аж внутри екнуло: до чего же, наверное, истосковался Руф по родине, хотя виду не подает… На «Соколе» никоверянина приняли как своего, и он щедро платил новым товарищам доверием и дружбой. Но все-таки, должно быть, Руфу порой до того одиноко делается вдали от дома и соплеменников, что на луну выть охота. На родимой-то стороне, где тебя в колыбели качали, и горелая корка – слаще пряника, а на чужбине и мед полынью отзывается да горло дерет…

Уж кто-кто, а ты, Садко Новеградский, бывший пленник морского царя, знаешь об этом не понаслышке… Капитан решительно потянулся за кувшином, плеснул себе еще вина и, подняв чарку, произнес:

– Выпьем за Руфа. И за то, чтобы все мы из странствий дальних без помех домой возвращались! Хоть с края света, хоть со дна морского!

Предложение капитана все дружно одобрили, а там подоспела и уха: янтарная, дымящаяся, прямо с огня. Даринка вместе с еще одной подавальщицей, пухленькой белокурой синеглазкой, принялись споро, в четыре руки, разливать ее по мискам.

– Каким это ветром к вам ангов занесло? – спросил у девчонки Садко.

– А они второй день подряд к нам наведываются, с купцами городскими сделки обговаривают, – охотно пояснила Даринка, покосившись через плечо на оживленно беседующих у лестницы псоглавцев. – Сушила Мокеич сказал, привезли на продажу сандаловое да розовое дерево, жемчуг и кость черепаховую. Договор с посадником уже подписали, что в Ольше лавку откроют. Ой, да это еще что! С ними же девушки приехали, псоглавицы! Две сейчас наверху как раз сидят. Боевые да грозные с виду, а волосы в косы убирают совсем как наши молодки… и обе чудно этак в простыни цветные замотаны! Накидка не накидка, платье не платье, но красиво!

– Скажешь тоже – простыня! Это на юге зовется сари! – засмеялся Садко. – А девки да бабы у псоглавцев и верно боевые. В дружинах вместе с мужчинами служат, и на кораблях ходят, и торговлей занимаются… Ну а что у Руси с ангами дружба крепнет, то дело хорошее. Так что привечайте их получше!

– Ох, добрых гостей угощать – оно всегда в радость, да только иной раз такие охламоны попадаются, глядеть тошно! – неожиданно резко вырвалось у Даринки. – Вон сидят, красавцы. Еще днем заявились… Уж и не чаю, когда наконец уберутся!

Она досадливо махнула рукой, указывая на самый дальний от входа угол трапезной. Там, за сдвинутыми столами, пировала шумная ватага гуляк. Раскаты буйного хмельного гогота, то и дело долетавшие оттуда, разносились на всю харчевню.

– Кто такие? – нахмурился Садко, проводя рукой по бороде.

На этих весельчаков он внимание уже обратил, но покуда к ним не приглядывался.

– Лесоторговец, что ли, какой-то, с подручными, – Даринка скривилась так, словно что-то поганое раскусила. – Отвальную празднует: завтра с утренним приливом с якоря снимается. Похвалился, что он, дескать, большой человек с тугой мошной, все новеградские корабелы его знают… Круглая такая морда, холеная, а глаза – злые да колючие, будто два шила. Всё ему не так: и уха почему без шафрана, и мясо пережарено, и скатерть в пятнах… И у людей его рожи – надо б хуже, да некуда! Ровно и не купеческие охранники, а тати с большой дороги!

От возмущения она раскраснелась, как спелый шиповник.

– Под юбки нам при всех лезут, за грудь, не спросясь, хватают… Я не стерпела, так купцу и говорю: коли вежества не понимаете, гостюшки дорогие, ступайте в портовую забегаловку к дешевым девкам! А тут у нас место приличное – и такие дела по-другому делаются!..

Садко прекрасно понимал Даринкину обиду. Мореходу без женской ласки нельзя, и в Ольше, как и в том же Новеграде, нравы всегда были свободнее, чем во многих других городах Руси. В порту и в предместье здесь хватало кабаков и притонов, где моряк мог недорого сторговать любовь на час. Посадничья стража следила только за тем, чтобы в таких злачных местах обходилось, по возможности, без поножовщин и смертоубийств, а если подсыпали тебе там чего в дешевое пойло, без кошеля оставили и до портков раздели, сам виноват. Но работавшие подавальщицами в «Летучей рыбе» бойкие, хорошенькие и чистенькие девицы, не чуравшиеся пристального мужского внимания, цену своим достоинствам знали. С непотребными девками себя не равняли, и коли уж позволяли себе