Он повернул ко мне голову. Седые волосы, выбившиеся из-под шапки, липли к его мокрым щекам.

– Мои люди забыли меня. Я стоял и выкрикивал команды, а они бегали мимо, словно меня нет. Они отпустили Двалию. Наверное, она для них невидимкой сделалась. Она подозвала колдунишку, и он притащился к ней, как побитая собака.

Старик снова покачал головой, лежа на снегу:

– Никто меня не слышал. Один налетел на меня, вскочил и дальше побежал. Мои люди гонялись за бледными. Они словно обезумели. Лошади сорвались с привязи. А потом… потом мои люди стали сражаться друг с другом. Я кричал, приказывал… Они не слушались. Не слышали. Не видели меня. Мне оставалось только смотреть. Мои люди, мои лучшие воины, с которыми мы сражались плечом к плечу четыре года… Убивали друг друга. Не все, нет. Некоторые бежали. Парень свел их с ума. Сделал меня для них невидимым. Наверное, колдун с Двалией не понимали, что только я и мог держать свой отряд в узде. А когда я вышел из игры… Двалия бежала, бросив остальных на произвол судьбы. Я так думаю.

– Женщина и ребенок, которых вы похитили из моего дома. Что они делали в это время? Бледные удерживали их в плену? – Он улыбнулся, и я приставил нож к его горлу. – Расскажи, что ты знаешь.

– Что я знаю… и знаю очень хорошо… – Он твердо посмотрел мне в глаза и перешел на шепот. Я наклонился, чтобы разобрать. – Я знаю, какая смерть пристала воину!

И он бросился вперед, чтобы мой клинок вспорол ему глотку. Но я отдернул нож и спрятал его.

– Нет, – любезно ответил я. – Ты пока еще не умрешь. И не умрешь как воин.

Я повернулся и пошел прочь, оставив его лежать связанным, как свинья, предназначенная на заклание.

Он с шумом втянул воздух и заорал:

– Хоген!!!

Я уходил от него, меч Верити был при мне. А старик пусть себе орет, сколько вздумается. Я погрозил ему пальцем и повернулся к следующей намеченной жертве. Меч или топор? Нет. Только меч Верити будет правильным оружием.

Хоген вглядывался в лес в той стороне, где далеко за деревьями проходила дорога. Выходит, он ждет, что остальные вернутся. Что ж, нет смысла мешкать до тех пор, пока врагов станет больше одного.

Годы тихой работы убедили меня, что лучше всего застать жертву врасплох. Обнажив меч, я бесшумно крался к нему. Что заставило его обернуться? Возможно, то шестое чувство, что со временем появляется у воинов, – что-то вроде слабого проявления Силы или Дара, а может, того и другого вместе. Так или иначе, застать его врасплох не удалось.

Если к жертве не получилось подобраться незамеченным, то отличным выходом будет пригрозить мечом человеку, не способному стоять прямо, кроме как опираясь на клинок, украденный из моего дома. Увидев меня, Хоген отбросил топорик, подхватил меч, воткнутый в снег, и направил его на меня. Я стоял неподвижно, глядя, как он пытается держаться ровно, опираясь на одну ногу. Я улыбался ему. Он не мог драться со мной, пока я не окажусь слишком близко. Не мог ни наступать, ни отступать, кроме как опираясь на меч, как на посох. Я стоял и смотрел, пока он не опустил меч, так что острие его уткнулось в снег. Хоген попытался сделать вид, будто вовсе не опирается на него.

– Что? – зло спросил он.

– Ты ограбил меня. Верни украденное.

Он вытаращился на меня. Я тем временем разглядывал его. Он был хорош собой – белые зубы, ярко-голубые глаза. В две аккуратные пшеничные косы вплетены несколько амулетов. Тут я понял, кто передо мной, и все волосы на моем теле встали дыбом. «Красавчик», который насиловал женщин в моем доме. Это он набросился на Шайн, а потом на него навалились бледные. А теперь он у меня в руках.

– У меня нет ничего твоего.

Я покачал головой:

– Ты сжег мою конюшню. Ты шел по моему дому, круша все мечом. Ты отобрал этот клинок у моего кузена Ланта. Ты насиловал женщин в моем поместье. И ты уехал оттуда с женщиной и ребенком. Верни их.

Мгновение он только сердито смотрел на меня. Я чуть приблизился, и он вскинул меч, однако усилие тут же отозвалось болью, а боль отразилась у него на лице. Видеть это было донельзя приятно.

– И как долго ты сможешь стоять на одной ноге и держать меч? Думаю, скоро мы это узнаем.

Я стал медленно обходить его, как волк вокруг охромевшего лося. Ему приходилось поворачиваться, чтобы не упускать меня из виду, а делать это он мог лишь рывками, прыгая на здоровой ноге и припадая на раненую. Вскоре меч в его руке стал дрожать.

На ходу я продолжал:

– Мы только что мило поболтали с твоим командиром Элликом. Ты ведь не помнишь его, верно? Ты не помнишь человека, который привел вас сюда. Того, из-за кого вы нанялись Слугам, явились в мой дом и похитили женщину и ребенка. Эллик. Это имя для тебя ничего не значит, да? А ведь он когда-то верил, что станет герцогом Калсиды.

Каждый раз при упоминании Эллика Хоген дергался, будто в него тыкали кочергой. Я гнал его туда, куда мне было нужно, как овчарка пастуха Лина гоняла овец. Припадая на одну ногу, он постепенно отходил от костра и приближался к границе лагеря, туда, где заканчивался утоптанный снег и начинался нетронутый.

А я все говорил:

– Помнишь, как вы напали на мой дом? Помнишь женщину, которую хотел изнасиловать? Красивую зеленоглазую девушку в красном платье? Ты ведь не забыл ее, нет?

В его глазах мелькнула настороженность, губы на миг выдали тревогу.

– Я пришел, чтобы заставить тебя заплатить кровью за кровь, Хоген. О да, я знаю твое имя. Эллик сказал мне его. Кровью за кровь и болью за боль. И чтобы помочь тебе вспомнить: эту рану ты получил от одного из своих товарищей. А ведь они клялись тебе в верности, клялись в верности друг другу и, конечно, присягнули Эллику. Военачальнику Эллику. Тому, кто думал стать герцогом Элликом.

Он передернулся и на миг отвлекся – этого я и ждал. Произнеся имя Эллика в третий раз, я нанес удар. Он уже держал меч слишком низко, и когда неуклюже повернулся, чтобы оказаться лицом ко мне, я резко шагнул вперед, отбил его клинок и отрубил три пальца на руке. Хоген заорал и прижал искалеченную руку к груди. Правда, он тут же выпрямился и попытался подхватить меч второй рукой, но я пнул его ногой в грудь. Он повалился спиной в глубокий сугроб. Я шагнул вперед и подобрал оружие. Итак, оба меча мне удалось вернуть. Хотя я с радостью променял бы их на свою дочь.

– Поговори со мной, – предложил я. – Расскажи мне о заложницах, о девушке и девочке. Что с ними стало?

Он уставился на меня, сидя в сугробе:

– Не было никакой девочки.

Машинально сжимая запястье беспалой руки, он баюкал ее на груди, как ребенка, и покачивался взад-вперед. Он проревел сквозь стиснутые зубы:

– Трус! Только бесчестный трус может напасть на раненого!

Я воткнул оба меча в снег, достал нож и присел на корточки рядом с Хогеном. Он попытался отползти от меня, но увяз в снегу, и раненая нога сковывала его движения. Я снова ухмыльнулся и занес нож над его промежностью. Хоген побледнел еще больше. Мы оба понимали: я могу сделать с ним что угодно.