Теперь слова лились из него потоком, невзирая на боль, которой ему это стоило. Я не перебивал. Где во время этого кровавого безумия была моя дочь? Где сейчас Би и Шайн? Лежат где-то на снегу возле лагеря, все в крови? Или сбежавшие наемники поймали их и тащат за собой?

– Те, что наняли нас, бледные, белые? Нет, они такого не делали. Они бы не смогли с нами драться. Они были слабые, не умели обращаться с оружием. Они даже путешествия и холод переносили плохо. Вечно просили ехать помедленнее, отдыхать побольше, найти им побольше еды. И мы слушались. Почему? Почему мы, воины, подчинялись сопливым бабам и жалким щенкам? Все из-за их мерзкой магии. Они сделали нас не воинами, а ничтожествами. Они покрыли нас позором. И заставили нас обратиться друг против друга. – И он закричал, почти рыдая: – Они обесчестили нас!

Неужели он надеялся пробудить во мне сострадание? Он был жалок, но это была жалость такого рода, что не вызывала отклика в моем сердце.

– Твоя честь меня не волнует. Вы похитили женщину и ребенка. Что с ними стало?

Он не захотел отвечать. Мой нож сместился, надрезав кожу на его носу. Носы всегда сильно кровоточат. Хоген отшатнулся и заслонился руками. Я чиркнул ножом по обеим его кистям, и он завопил.

– Ублюдок! Трусливый ублюдок! Ты вообще не знаешь, что такое честь воина! Если бы я мог драться с тобой, ты не осмелился бы так со мной обращаться!

Я не рассмеялся. Я приставил острие ножа к ямке над его ключицами. Надавил, заставив его лечь в снег.

Заговорил:

– Где была твоя честь воина, когда ты насиловал женщин в моем поместье? Думаешь, девочка с моей кухни считала тебя благородным воином, когда на нее насел твой приятель Пэндау? Когда ты резал глотки моим беззащитным конюхам, в этом было много чести?

Он пытался отползти из-под моего ножа, но я преследовал его. С раненой ногой у него было не больше возможностей убежать, чем у маленькой помощницы поварихи. Он вскинул окровавленные руки. Я опустил нож на его забинтованную ногу.

Он охнул от боли и нашел мерзкие слова, чтобы ответить:

– Они же не воины! У них нет воинской чести! Все знают, что у женщин чести вообще нет. Они слабые! В их жизни нет никакого смысла, кроме того, что дают им мужчины. И другие, которые мужики, они были рабы, не воины. Да она вообще не была нормальной бабой! Она была уродливая и не такая, как нормальной бабе положено!

Он завопил, потому что мой нож кольнул его горло, проделав небольшую ранку. Стоп… Еще рано.

– Странно, – сказал я тихо, когда у него кончился воздух в легких.

Я поднес нож к его лицу. Он заслонился руками.

Я покачал головой:

– Вот какой смысл придали моей жизни женщины: я делаю больно тем, кто сделал больно моим людям. Не переживая о воображаемой чести противника. У воинов, которые насилуют и убивают беззащитных, нет чести. Нет чести в том, чтобы мучить детей. Я делаю то, что делаю, только ради женщин моей усадьбы и моих слуг. Иначе я бы считал, что это бесчестно с моей стороны. Скажи мне… как долго ты насиловал одну из женщин в моей усадьбе? Дольше, чем мой нож резвится на твоем лице?

Он пополз назад, царапая лицо об мой нож. Этот человек рассказал все, что знал. Пора заканчивать с ним. Он посмотрел на меня, и на лице у него проступило понимание.

– Тогда, ночью, они все разбежались! Керф может что-то знать. Он сох по той бабе в красном платье, прямо как дитятко по мамочке. Мы смеялись над ним. Все время на нее пялился. Ходил в кусты смотреть, как она ссыт.

– Керф. – Еще один кусочек сведений, который может пригодиться. – Мальчик-колдун и женщина, которая им распоряжалась. Что с ними стало?

– Не знаю! Все с ума посходили, дрались, кровь повсюду… Может, их убили. Может, они удрали. – Он вдруг всхлипнул. – Я умру в этих ваших Шести Герцогствах! А я даже не помню, зачем приехал сюда!

Тут произошли два события. Раздалось конское ржание, и лошади, расставленные вместо часовых, ответили на него.

И одновременно Пеструха каркнула:

– Сзади!

Закрывшись от Дара, я не почувствовал приближения врага. Но сработали давным-давно вбитые привычки: никогда не оставлять противника за спиной. Я перерезал Хогену глотку и резко развернулся, уходя в сторону и чуть пригнувшись.

Я недооценил Эллика. Должно быть, избавляясь от моих пут, он успел размять руки, потому что краденый меч звонко ударил по моему кинжалу. Старик выглядел устрашающе – мокрые седые волосы торчат во все стороны, зубы обнажены в яростном оскале. Камень, выпущенный из пращи, пришелся вскользь по виску, и теперь на лбу старика наливался синяк, а глаз заливала кровь. Разрез на его куртке тоже набух от крови. У меня был нож, у него – меч. Меч Верити остался торчать в сугробе, куда я так неосмотрительно воткнул его. Старик крякнул, наши клинки с визгом столкнулись, он отступил, перевел дыхание и размахнулся снова. Я не без труда отбил удар и отпрыгнул назад. Эллик улыбнулся и шагнул ко мне. Я был обречен. Он подошел на расстояние удара.

Я пятился, он, ухмыляясь, наступал. Эллик был стар, но уязвленное самолюбие и жажда мести придавали ему сил. И еще, понял я после очередной его отчаянной атаки, он хотел умереть в бою, как воин. У меня не было ни малейшего желания помогать ему. Я снова отступил. Старик потерял немало крови, и я рассчитывал, что достаточно просто продержаться до тех пор, пока он не обессилеет. Наверное, у меня получится. Наверное, но не наверняка. Я попытался отступать так, чтобы подобраться к мечу Верити, но Эллик разгадал мою хитрость и отрезал мне это направление. Его улыбка сделалась шире. Он не тратил драгоценные силы на слова. Внезапно он прыгнул вперед, немало удивив меня. Мне пришлось одновременно пригнуться и попятиться.

Негромкий стук копыт по снегу. У меня не было никакой уверенности, что я смогу противостоять такому большому числу всадников. Я не решился повернуться, чтобы посмотреть, калсидийцы это или стража Венца Холма. Потом кто-то крикнул: «Берите лошадей!» – по-калсидийски.

Эллик на миг отвлекся.

– Ко мне! – заорал он своим людям. – Ко мне!

Я заставил себя поверить, что они не могут и не станут идти на его призыв. Надо было сделать что-то, чего враг не ожидает, что-то такое, что было бы чистой глупостью при другом раскладе. Я шагнул вперед, поймал меч ножом и почти выбил оружие из руки старика, но тот вдруг оттолкнул меня с силой, которой я в нем не подозревал. Это было так неожиданно, что на миг у меня голова пошла кругом. Я отпрыгнул за пределы досягаемости, и Эллик издевательски усмехнулся.

– Солдаты! Ко мне! Ко мне! – закричал он.

Когда показались верховые калсидийцы, стало ясно, что им не до него. Никто из них не замечал Эллика. Один едва не наехал на своего бывшего полководца. Меня они, должно быть, видели, однако никто не придержал коня, чтобы бросить мне вызов. Они спешили спасти свои шкуры.

Я услышал крик издалека: