Бой 10‐й русской кавалерийской дивизии легендарного военачальника, генерала от кавалерии, замечательного кавалериста и «первой шашки России»[1972] Ф. А. Келера и 4‐й австрийской кавалерийской дивизии Э. фон Зарембы под Ярославице в самом начале Первой мировой войны (8 августа 1914 г.) стал самым масштабным кавалерийским сражением этой войны и последним крупным кавалерийским сражением в мировой истории, всадники которого действовали исключительно холодным оружием (шашками и пиками)[1973]. «Тонкой и стройной линией… полки спускались в лощину Первая шеренга австрийского строя на мгновенье замерла и как бы поднялась на воздух, нанизанная на русские пики, — вспоминал А. В. Сливинский, участник сражения и „боевой ученик“ Ф. А. Келера. — Раскатами барабанной дроби посыпались шашечные и сабельные удары, то глухие, то резкие, металлические в тех случаях, когда шашка встречала на своем пути железные каски. Серые защитные рубашки наших всадников просачивались между австрийскими голубыми ментиками. Видно было, что обе стороны начали расстраиваться и смешиваться в общую массу… всадник рубил всадника»[1974].

Бой у Ярославице стал последним отзвуком старой школы; «этот случай характерен, как показатель того, насколько крепко эти принципы въелись в плоть и кровь тогдашних конников. Но вернуться вспять больше не удалось; за исключением этого боя конница не видела больше кавалерийских дуэлей „большого стиля“, зато вынуждена была драться на широких фронтах, используя огонь и маневр и широко прибегая к пешим боям», — констатировал кавалерист В. И. Микулин в попытке увидеть будущее русского всадника в новом «технологическом» веке[1975].

Фетишизация исторического мундира и культ конного спорта, чрезмерно развитые в армии, привели не только к поднятию воинского духа и к повышению качества подготовки, но и к тому, что многие кавалеристы не интересовались повседневной строевой работой или не были способны к ней[1976]. По словам Ф. А. Келлера, «школа забыла, что она воспитывает не берейторов, а строевых офицеров и средство… превратила в цель»[1977].

Взращенная с таким тщанием, русская кавалерия не сыграла и четверти той роли, какую должна была. Обращенная более в свою историю, нежели в будущее, не имея возможности выполнить возложенные на нее задачи, она оказалась практически безоружной перед лицом современной войны. Начало Первой мировой войны, казалось, стало началом и ее конца.

В экстремальных условиях перелома веков, культур (Belle Époque и Fin de Siècle, мира и войны) и поиска национальной идеи наибольшую востребованность получают образы героев русской национальной истории, наделенных и универсальными, и национально-культурными особенностями; свое воплощение они получают в традиционном цикле «смерть — возрождение — бессмертие»[1978]. Так, молодому императору Александру III приводили в пример Александра Невского[1979]: как олицетворение национальной воинской славы, он защищал границы земли Русской, а после смерти стал ее небесным заступником.

Обращение к национальным истокам происходит на фоне отказа от возвеличивания петровской европеизированной культуры; основообразующим периодом для современной России стало считаться русское царство Московского периода[1980]. Идеологическое наследие Московской Руси было призвано придать Российской империи самобытную национальную окраску, а ее императору — подтверждение национальной состоятельности[1981].

Новый миф — о возвращении национальных традиций, о культурной преемственности между Московской Русью и Российской империей, о восстановлении империи после перенесенного кризиса[1982] — возвеличивал Российскую империю и ее императора; так Александр III был объявлен родоначальником нового периода русской истории[1983].

Коронация 1883 г. служит примером того, как реальные образы русской истории уступают место эпическому образу. В центр национального мифа здесь помещен всадник в русской шапке и сапогах, верхом на белом коне[1984]. Конь в имперском церемониале выступает как традиционный для русской культуры спутник героя в его апофеозе и как символ возрождения: «…процессия совершалась по церемониалу… Государь, конечно, был верхом», — отмечал в дневнике П. А. Валуев, государственный деятель, близкий двору[1985].