Стоит учесть и самостоятельное символическое значение белого коня: среди всего массива идей о связи всадника и лошади всадник верхом на белом коне выделялся особо. За тысячелетие русской истории этот символический образ прошел трансформацию от священного военачальника небесного воинства до государя-защитника Отечества и триумфатора, создателя огромной и могущественной империи; именно в нем оформились массовые ожидания от верховной власти. Торжественные выезды государя на белом коне стали олицетворением верховной власти. Именно белые лошади использовались в царских выездах при коронациях — этих символических формах публичной презентации власти — на протяжении всей русской истории; не был исключением и ее имперский период[1994]. «[Коронационное] шествие открывал кавалергардский эскадрон, за которым ехал верхом на белом коне царь в мундире преображенцев, первого и старейшего полка русской гвардии», — вспоминал очевидец последней коронации Романовых[1995].

Развитие трактовки тема получила в дни Первой мировой войны. На плакатах, героизирующих роль России в этом конфликте, Николай II изображался в виде аллегорической фигуры русского богатыря-всадника на белом коне, окруженного воинами, спешащими на бой; сюжет был назван «Священная война. Могучая Русь», а его главный герой — «царем-надежей»[1996].

Стоит отметить, что всадник на белом коне был еще и символом Георгия Победоносца, чей собирательный образ святого защитника сложился еще в ранний период русской истории. В фольклорной традиции он приобрел роль народного покровителя, фигурируя под именем Егория Храброго. В годы Первой мировой этот образ принимает великий князь Георгий Михайлович: рожденный на Кавказе, где еще сохранялся символизм этого имени, на театре войны он задействуется для награждения нижних чинов солдатскими «Егориями» — георгиевскими крестами[1997], замещая фигуру императора[1998].

Принцип замещающего подобия был использован не впервые: по мере развития и усложнения военного дела роль военного лидера все чаще передается от царя к его военачальникам. Так, в годы Кавказской (1817–1864) и Русско-турецкой (1877–1878) войн народные мечты о панславянском национальном лидере обрели свое воплощение в фольклорном образе героя на белом коне: прежде всего, Н. П. Слепцова и «белого генерала» М. Д. Скобелева, которых чаще прочих сравнивали с былинными богатырями[1999].

В годы Первой мировой войны фольклорная парадигма получила свое дальнейшее развитие в истории донского казака К. Ф. Крючкова. Начальствуя разъездом из четырех донцов, в бою 30 июля (12 августа) 1914 г. он уничтожил кавалерийский разъезд противника в составе 27 (по другим данным — 22) человек; сам Крючков получил 16 ран, его лошадь — 11. За свой подвиг казак получил первый в истории Первой мировой войны Георгиевский крест 4‐й степени[2000], а вместе ним и всенародное признание, встав вровень с другими чудо-богатырями русских былин в публицистике, лубке, открытках и плакатах, стихах и песнях.

Таким образом, последние годы Российской империи ознаменовались отказом от петровской культурной концепции; декларируется возвращение к национальным истокам, т. е. к культурным формам Московской Руси. Героизированный образ всадника в этих условиях развивается прежде всего в фольклорной парадигме, где встречаются европеизированная дворянская и русская народная культура. Образ царя-защитника развивается параллельно с образом безымянного народного героя.

* * *

Последние годы Российской империи, под влиянием «перелома» веков и культур, длительных войн и апокалипсиса надвигающейся революции, ознаменовались поиском национального символа. Таким символом стал конный герой-защитник Отечества: получивший устойчивые фольклорные коннотации в обозначенных экстремальных условиях, он объединил монархию и народ.

Одним из главных результатов развития конной истории России XIX — начала XX вв. стала прекрасная, современная техническая подготовка ее кавалерии. Основы, заложенные еще в петровскую эпоху, были развиты до невиданного ранее масштаба.

Но поиски идеального образа «настоящего» всадника, истинного кавалериста велись преимущественно в прошлом: «золотым веком» русской конницы попеременно называлось сначала европейское, затем «осьмнадцатый» век и, наконец, московское средневековье. Присвоение героики прошлого, казалось, обеспечивает героическое настоящее и будущее русской конницы. Это положение обеспечило наличие противоречий, создававших внутреннее напряжение эпохи. С одной стороны, образ всадника XIX — начала XX в. восходил к славным традициям русской конной истории, закладывавшимся ранее — петровским, екатерининским, павловским и т. д. С другой стороны, каждый виток технической модернизации, удачно адаптированный к русской почве, делал многое из конной традиции прошлого отжившим и ненужным.