обещал, и выступил против них со всем неистовством и злобой, которые прежде демонстрировал по отношению к венецианцам[267]. Не удовольствовавшись этим, он вновь начал переговоры с императором в попытке настроить Максимилиана I против его бывшей союзницы. Более поздние апологеты любили повторять в защиту папы его утверждение, будто высшей целью для него было освобождение Италии от иноземных захватчиков (в этом он, кстати, совершенно не преуспел); это утверждение было бы более убедительным, если бы изначально он сам не привел туда этих самых захватчиков с целью усмирить единственное итальянское государство, обладавшее значимыми размерами и действительным влиянием.

В любом случае для внезапной смены политики был другой повод – возможно, менее идеалистический, но зато гораздо более неоспоримый. Объединив Папскую область, Юлий II возжелал расширить ее, присоединив герцогство Феррара. Герцог Альфонсо, безусловно, пригодился ему за последний год, но теперь превратился всего лишь в представителя французского короля, и связи между ними становились теснее по мере отдаления папы. Его солеварни в Комаккьо напрямую конкурировали с солеварнями папы в Червии; и наконец, будучи мужем Лукреции Борджа, он являлся зятем Александра VI – этого факта в глазах папы Юлия было более чем достаточно, чтобы его осудить.

И все же, сколько бы мы ни спорили о качестве или мотивах коварной политики Юлия II, ясно одно: он был главным архитектором унижения Венеции и вдруг внезапно стал ее спасителем. Он не только выступил в роли влиятельного заступника, в котором она так отчаянно нуждалась, но и взял на себя главную инициативу. Отныне республика могла удалиться со сцены, и можно себе представить, с каким облегчением она это сделала. Она больше не была главной героиней. Война теперь шла в основном между папой и королем Людовиком XII, и с этого момента в задачи Венеции входило лишь оказание той помощи, которую она могла предоставить своему неожиданному новому союзнику.

Их первое совместное предприятие в июле (попытка общими усилиями армии и флота выдворить французов из Генуи) провалилось; но к этому времени венецианская армия в Венето и Полезине уже начала ощущать пользу нового положения дел. Слухи о том, что в мае папа сумел нанять войско из 15 000 швейцарцев и оно вот-вот вторгнется на территории Милана по пути в Феррару, привели к тому, что Шомона спешно призвали в Милан с большей частью его войска; и, хотя герцог Ангальтский и некоторые французы остались на поле боя и не давали венецианцам расслабиться, они уже были недостаточно сильны, чтобы предотвратить повторный захват крупных городов в провинции Тревизо.

Тем временем папа, которого совершенно не смутила безуспешная попытка захватить Геную, в ожидании швейцарцев продолжал сражаться с врагами на двух доступных ему фронтах – дипломатическом и духовном. Он нанес Франции удар, которым еще намеревался склонить на свою сторону Испанию: признал Фердинанда Арагонского королем Неаполя, обойдя вниманием давние анжуйские притязания короля Людовика XII. Несколько недель спустя в булле, отправленной во все государства христианского мира, он в выражениях, от которых у Петра Веронского волосы встали бы дыбом, предал анафеме и отлучил от церкви герцога Феррары.

Все это благотворно повлияло на моральный дух венецианцев. В начале августа синьория наконец подтвердила назначение военачальником Лучо Малвеццо – члена прославленной болонской семьи кондотьеров; в том же месяце венецианцам удалось вернуть большую часть территории Венето, включая Виченцу, а к началу сентября они прогнали герцога Ангальтского (его французский контингент до такой степени уменьшился, что ему пришлось решиться на тактическое отступление) до ворот самой Вероны. Если бы Малвеццо сразу атаковал город, пока защитники еще не были готовы к его приходу, он вполне мог бы его взять. Вместо этого он две недели колебался и упустил свой шанс. Подобное наступление на Феррару, на сей раз совместными силами венецианцев и папских войск, тоже остановилось у стен города; однако успешный поход вверх по Адидже компенсировал пережитое в прошлом декабре унижение, и с приближением осени Венеция могла поздравить себя с тем, что этот год хоть и не стал полностью триумфальным, но по крайней мере оказался гораздо более вдохновляющим, чем могли ожидать ее граждане.

Папа Юлий II тоже питал большие надежды на будущее. Он был вынужден признать, что швейцарцы сильно его подвели: когда они наконец прибыли в Ломбардию, некоторые из их военачальников, получив огромные взятки от Шомона, почти сразу вернулись обратно, а оставшиеся заявили, что их наняли охранять папу, а не сражаться с императором и королем Франции. Впрочем, совместные войска папы и венецианцев под командованием племянника Юлия II, герцога Урбино, 17 августа без усилий взяли Модену, и, хотя Феррара была отлично укреплена, имелись все основания полагать, что она не сможет бесконечно сопротивляться хорошо организованной осаде. Папа, желавший присутствовать в момент ее сдачи, покинул Рим в конце месяца и направился на север; путешествуя с частыми остановками, он добрался до Болоньи в конце сентября.

Болонцы встретили его холодно. После изгнания Бентивольо в 1506 г. папские представители плохо управляли городом и бессовестно эксплуатировали его жителей, так что те находились на грани открытого бунта. Наместника, кардинала Франческо Алидози, уже призывали в Рим для ответа на обвинения в казнокрадстве; он был оправдан только после вмешательства самого папы, чья неизменная любовь к столь откровенно коррумпированному человеку могла объясняться, как мрачно перешептывались в Риме, лишь его гомосексуальностью. Однако внутреннее напряжение в Болонье скоро затмила более серьезная тревога. В начале октября сеньор Шомон двинулся из Ломбардии на юг. Ложный ход в сторону Модены обманул и разделил папские войска, после чего Шомон быстро обошел город и на полной скорости направился к Болонье. К 18-му числу он был в трех милях от городских ворот.

Папа Юлий II, прикованный к постели сильной лихорадкой в по сути враждебном городе, понимал, что у него есть менее тысячи человек, на которых он может положиться, и считал себя погибшим. Говорят, что он стонал: «О, погибель нам!» («O, chè ruina è la nostra!») Его обещание освободить болонцев от налогов в обмен на твердую поддержку они встретили без энтузиазма, и он уже начал мирные переговоры с французами, когда в последнюю минуту одновременно прибыли подкрепления с двух сторон – венецианская легкая кавалерия и страдиоты и еще одно войско из Неаполя, отправленное королем Фердинандом в качестве благодарности за недавнее его признание со стороны папы. К папе немедленно вернулось мужество, и разговоры о мире прекратились. Иностранные послы при Святом престоле (под предводительством некоего Кристофера Бэйнбриджа, архиепископа Йоркского) заговорили с позиции относительной силы и убедили Шомона не спешить с атакой; Шомон же, похоже, испытывал