двух зачинщиков; но наказанию подверглись не только эти двое. Однако французы уже причинили ущерб, и весть о произошедшем быстро распространилась по северу Италии, вызвав огромную волну антипатии к захватчикам. Престижу французов был нанесен серьезный удар, от которого они еще не скоро оправились.

Однако для Венеции потеря Виченцы и Леньяно, который сдался две недели спустя, была гораздо серьезнее и стала дурным предзнаменованием. Лига, с Максимилианом I или без него, оставалась сильна, ее войска передвигались с пугающей скоростью и обладали высоким боевым духом. Армия Венеции уступала им в численности и в военном искусстве и потому отходила. А ведь сезон военных действий едва начался; какие же еще несчастья случатся, пока он будет продолжаться? Падуе, конечно, следовало ожидать нового нападения; а если она падет, то каковы шансы сохранить материковое побережье лагуны? А если и его завоюют, останется ли сама Венеция такой же неприступной, как в прежние века? За последние двадцать лет она уже понесла невосполнимый ущерб. Ее торговля на востоке и ее империя на западе лежали в руинах. Ее честь осталась более или менее незатронутой, но она лишилась своей репутации. Финансовое положение было критическим и не имело перспективы улучшения. Враг стоял у ее ворот; какая у нее была надежда выжить?

И тем не менее среднестатистический нелюбопытный приезжий не заметил бы, что в городе что-то неладно. Никогда еще Венеция не выглядела столь величественно. В самый бедственный период своей истории, в мучительное десятилетие, когда уничтожение самой республики было как никогда близко, творческий гений венецианцев расцвел во всей полноте. Именно в эти годы семидесятилетний Джованни Беллини работал над одним из своих последних и самых красивых запрестольных образов в церкви Сан-Заккариа, а его брат Джентиле вместе с другими художниками занимался полотном «Чудо креста на мосту Сан-Лоренцо», которое сейчас находится в Академии; Джорджоне и Тициан, которым еще не исполнилось тридцати, вместе трудились над дворцом Фондако-деи-Тедески, покрывая его стены фресками, от которых, увы, не осталось и следа; Карпаччо написал девять безупречных полотен, прославивших скуолу ди Сан-Джорджо дельи Скьявони на весь мир; Пьетро Ломбардо и его сыновья добавляли последние штрихи к облику церкви Санта-Мария деи Мираколи, а Мауро Кодуччи заканчивал фасад церкви Сан-Заккариа, церковь Санта-Мария-Формоза и скуолу Сан-Марко и Сан-Джованни-Эванджелиста.

В это время Венеция стала интеллектуальным центром Италии. Всего через тридцать лет после того, как в 1469 г. дож Кристофоро Моро выдал книгопечатникам первое разрешение на работу, в городе было напечатано больше книг, чем в Риме, Милане, Флоренции и Неаполе, вместе взятых; а уже к 1490 г. репутация Венеции как литературного центра была такова, что великий римский книгопечатник и гуманист Теобальдо Пио Мануцио – больше известный как Альд Мануций – сделал ее своим домом, установил книгопечатные станки в Кампо-Сант-Агостино[266] и взялся за дело, которым занимался следующие 25 лет, – за редактирование и публикацию всей классической греческой литературы. Редакционной коллегией была так называемая Академия Альдо, в которую входили некоторые из величайших ученых того времени и даже, в течение нескольких месяцев, Эразм Роттердамский, ставший верным другом семейства Мануцио, хоть он и считал подаваемую у них еду несъедобной. Успех этого предприятия был так велик, что к 1515 г., когда Альд умер, под его знаменитым оттиском в виде якоря и дельфина вышло не менее 28 авторитетных изданий греческих классиков. Кроме того, благодаря ему книги перестали быть прерогативой богатых – их продавали недорого и в немыслимых прежде количествах; немецкие и фламандские купцы из Фондако-деи-Тедески быстро наладили процветающую экспортную торговлю книгами в Северной Европе. Вся эта деятельность практически не прерывалась теми бедствиями, которые претерпевала республика в годы перед и непосредственно после создания Камбрейской лиги.

Венецианцы – богатые и бедные, образованные и обыватели – не разучились получать от жизни удовольствие. Как отмечает в дневнике Джироламо Приули, карнавал 1510 г. отпраздновали таким количеством представлений, фейерверков и маскарадов, что казалось, город вернулся в свой золотой век. На праздновании свадьбы Франческо Фоскари ди Николо и дочери Джованни Веньера, главы Совета десяти, за стол уселись 420 гостей, после чего началось тщательно продуманное представление с участием певцов и танцоров, театральных трупп, клоунов и акробатов, продолжавшееся до обеда следующего дня. Одежда, несмотря на периодически издаваемые правительственные указы, запрещавшие чрезмерную демонстрацию роскоши, становилась все более богатой и пышной. Многие историки прошлого полагали, что Венеция, всецело отдаваясь роскоши и удовольствиям, просто отчаянно пыталась забыть окружавшие ее несчастья, но этот взгляд не принимает в расчет традиционный характер ее жителей. Они ни о чем не забыли и не пытались забыть; когда 16 мая 1510 г. сильнейший шторм выбил огромное стеклянное окно в Зале Большого совета прямо во время заседания сената (оно проходило там из-за сильнейшей и нетипичной для этого сезона жары) и одновременно оторвал одно крыло у льва святого Марка на колонне Пьяццетты, многие из них, в том числе и историк Марино Санудо, поспешили счесть это мрачным предзнаменованием грядущей катастрофы. Однако венецианцы всегда обладали умением веселиться; на протяжении всей своей истории они любили красоту и великолепие и не стыдились своего увлечения ими. Утрата империи, крах торговли и даже угроза уничтожения любимой республики не являлись для них достаточной причиной, чтобы изменить вековым обычаям. Наоборот, если уж Венеции суждено умереть, то пусть она погибнет так, как жила, – благородно и ярко.

32

Смена союзников

(1510 –1513)

Эти французы испортили мне аппетит… Воля Господа в том, чтобы освободить Италию из рук французов.

Юлий II, цитата из письма венецианского посла (Санудо X, 369)

Но Венеция не умерла. Выступавшие против нее силы внезапно словно рассыпались. Максимилиан I, несмотря на свои обещания, после бесконечных отсрочек и увиливаний продолжил, как выразился Эразм, «дремать у камина» и больше не появился на поле боя. Короля Людовика XII сильно выбила из колеи смерть в мае кардинала д’Амбуаза – его ближайшего советника и движущей силы всей итальянской политики. Однако самым важным фактором был не германский император и не французский король, а папа римский. К середине лета 1510 г. в нем совершилась резкая перемена и определились его новые склонности. Он поквитался с Венецией, и теперь настала очередь Франции.

По любым объективным меркам папа Юлий II повел себя низко. Побудив французов взяться за оружие против Венеции и бессовестно манипулируя ими в собственных целях, он отказал им в награде, которую сам же и