Вечерами кто-нибудь брал в руки гитару, и вокруг раздавались сентиментальные песни. Жажда любви была так сильна, что, несмотря на квасцы, добавлявшиеся поваром в пищу для ослабления плотских желаний, батраки вступали в сексуальные контакты с овцами и даже с тюленями, если несчастные животные близко подплывали к берегу и их удавалось поймать. У тюлених большие грудные железы, напоминающие материнскую грудь, и, если содрать с животных кожу, пока они еще живые и теплые, охваченный похотью мужчина может закрыть глаза и вообразить в своих объятиях русалку. Однако, несмотря на все тяготы жизни, работники компании развлекались больше, чем хозяева, и все благодаря запретным играм Эрмелинды.

Она была единственной молодой женщиной в тех краях, если не считать англичанку, выходившую из-за живой изгороди только для того, чтобы пострелять зайцев из ружья. Во время охоты сквозь завесу пыли различалась вуаль ее шляпки, а вдали слышался лай гончих. Эрмелинда же была женщиной земной – близкой и понятной. В ее жилах текла буйная смесь кровей, и она всегда была не прочь повеселиться. Эрмелинда выбрала роль утешительницы мужчин по призванию: ей нравились представители сильного пола вообще и каждый в отдельности. Среди них она чувствовала себя королевой улья. Ей нравился запах их кожи, потной от работы и вожделения, хриплый голос, небритые щеки, сильные тела, истосковавшиеся по женской ласке, становившиеся столь уязвимыми в ее руках; ей нравились их боевой дух и бесхитростные сердца. Ей была известна иллюзорная твердость и крайняя слабость клиентов, но она не пользовалась ни тем ни другим. Напротив, она жалела мужчин. В ее суровом характере подчас случались проблески материнской нежности: ночами она часто пришивала заплатки к мужским рубашкам, варила курицу для заболевших батраков и даже писала любовные письма их далеким невестам. Она по крупицам собирала свое состояние на матрасе, набитом овечьей шерстью, под дырявой цинковой крышей. Сквозь щели в кровле проникал ветер, порождавший звуки флейт и гобоев. Тело Эрмелинды было крепким, кожа – чистой, а смех – звонким. Характер у нее был сильный: не то что у испуганной овцы или освежеванной тюленихи. В каждом объятии женщины, даже самом коротком, ощущалось воодушевление и озорство. Молва о ее сильных ногах всадницы, о ее крепких и щедрых грудях распространилась на шестьсот километров окрест. Влюбленные в женщину батраки съезжались отовсюду, чтобы провести досуг в ее компании. По пятницам всадники пускали лошадей галопом на такие расстояния, что бедные животные приходили в мыле и валились с ног. Хозяева-англичане запрещали работникам употреблять спиртные напитки, но Эрмелинде удавалось тайно гнать самогон, значительно поднимавший настроение гостям и одновременно разрушавший им печень. Кроме того, самогон использовался как горючее для светильников в часы развлечений. Мужчины начинали делать ставки после третьей рюмки ликера, когда уже невозможно сосредоточить взгляд и трезво оценить происходящее.

Женщина научилась извлекать выгоду честным путем. Кроме карт и костей, в распоряжении мужчин были и другие игры, в которых единственным выигрышем всегда была она, Эрмелинда. Проигравшие отдавали ей свои деньги, да и выигравшие тоже. Но вторые получали право провести какое-то время в ее компании без всяких прелюдий и уловок, и не потому, что Эрмелинда ничего такого не хотела. Просто у нее не было времени уделять каждому особое внимание. Участники игры в жмурки снимали штаны, оставаясь при этом в жилетках, шапках и сапогах на ягнячьем меху для защиты от антарктического холода, со свистом проникавшего сквозь щели. Женщина завязывала игрокам глаза, и преследование начиналось. Иногда поднимался такой шум, что смех и жаркое дыхание игроков перелетали через ограду из шиповника и доносились до ушей англичан. Хозяева приписывали эти звуки ветрам пампасов и, сохраняя невозмутимость, допивали последнюю чашечку цейлонского чая, прежде чем отправиться в постель. Тот игрок, кому удавалось первым дотронуться до Эрмелинды, радостно кудахтал, благодаря судьбу за выпавший шанс потискать красотку. Другая игра называлась «качели». Женщина усаживалась на доску, привязанную к потолку двумя веревками. Перед жадными взорами мужчин она разводила ноги в стороны, и все видели, что под желтой юбкой у нее нет трусов. Игроки вставали в очередь, и у каждого была одна попытка запрыгнуть на качели. Тот, кому это удавалось, возносился до потолка, зажатый бедрами женщины, в ворохе ее юбок, пробираемый дрожью до самых костей. Но таких счастливчиков было очень мало: большинство игроков валилось на пол под общий смех.

В игре «жаба» можно было за четверть часа просадить месячное жалованье. Эрмелинда мелом рисовала на полу черту, а на расстоянии четырех шагов от черты – широкий круг. Женщина ложилась в центр круга, раздвинув ноги, казавшиеся золотистыми при свете коптилки. Взорам собравшихся приоткрывался темный вход в ее лоно, напоминавший надрезанный плод или забавный жабий рот. Воздух в комнате становился плотным и горячим. Игроки выстраивались по ту сторону от меловой черты и начинали метать в цель монеты. Некоторые батраки были меткими стрелка́ми и запросто останавливали на бегу животное, бросив в него болеадорас[21]. Однако Эрмелинда умела незаметным телодвижением в последний момент уклониться от монеты. Деньги, падавшие внутрь круга, отходили в собственность женщины. Если кто-нибудь попадал в цель, его ждала награда, достойная султана: два часа за занавеской наедине с красоткой – абсолютное счастье, позволявшее на время выкинуть из головы все невзгоды и погрузиться в радости рая. Счастливчики, удостоившиеся пары часов наедине в Эрмелиндой, говорили, что ей известны секреты любви, способные доставить мужчине неземное наслаждение: довести до порога смерти и вернуть его, умудренного, на землю.

До того как объявился астуриец Пабло, не многим удавалось выиграть пару часов наслаждения, хотя некоторые удостоились чего-то подобного, но не за какие-то жалкие монетки, а за половину жалованья. К тому времени женщина сколотила небольшое состояние, но пока еще не думала вернуться к обычному образу жизни. Она действительно любила свое ремесло и гордилась тем, что может предложить батракам крупицы счастья. Пабло был худой и малорослый, с цыплячьими костями и детскими руками. Внешний вид астурийца не соответствовал его жутко упрямому характеру. Рядом с пышнотелой и веселой Эрмелиндой он казался злым гномом, но товарищи, решив над ним потешиться, потерпели горькое разочарование. Маленький чужестранец отреагировал на первую же провокацию, как змея, готовая броситься на любого соперника. Потасовка закончилась, так и не начавшись, так как первое правило Эрмелинды гласило: «Никаких драк под крышей моего дома». Защитив свою честь, Пабло успокоился. Его лицо выражало мрачную решимость, говорил он мало, а если говорил, то с явным испанским акцентом. В свое время Пабло уехал из Испании, скрываясь от полиции.