Главным камнем преткновения оставалась Германия. Сталин требовал ее разделения на независимую Рейнскую область, Баварию и марионеточное государство, охватывающее прочие территории (в том числе Померанию и Силезию); Восточную Пруссию следовало присоединить к Польше. Молотов заявил, что «Германия должна впредь оставаться безвредной».[1097] Рузвельт предлагал еще более радикальный шаг – разделение на шесть государств: Гессен, Ганновер и Северо-Западная Германия, Саксония, Баден-Вюртемберг-Бавария, Пруссия (Бранденбург, Силезия и Померания) и Восточная Пруссия; насущный для военных целей потенциал Саара и Рура побуждал передать эти регионы под контроль международной администрации. Лишь разделение, как уверял госсекретарь Самнер Уэллс, «окажет, возможно, воздействие на психику немецкого народа» и избавит этот народ от агрессивности.[1098] Черчилль инстинктивно склонялся к более суровым мерам: он регулярно упоминал о необходимости «кастрировать немецких мужчин», чтобы предотвратить новую агрессию, и выражал надежду, что немцы станут «толстыми импотентами». С другой стороны, премьер беспокоился, что возникший вакуум власти заполнит Сталин. Он предупреждал свой кабинет не «ослаблять Германию слишком сильно, она может понадобиться нам против русских».[1099] Большинство британских планировщиков, тем не менее, поддерживали предложения по разделу Германии, пускай ценой окажется советская гегемония в Центральной Европе.[1100]

Главным для сдерживания послевоенной Германии и «вытеснения» Советского Союза были возрождение и объединение Европы – по крайней мере, ее западной половины. В октябре 1942 года Черчилль «узрел впереди Соединенные Штаты Европы… которые проводят единую международную политику и несут заботы по сохранению Пруссии в разоруженном состоянии».[1101] Американцы особо симпатизировали идее европейского единства. Стратеги Государственного департамента поддерживали экономическую интеграцию континента, «усугубленную» режимом свободной торговли со всем миром, прежде всего с Соединенными Штатами. В теории это отвечало американским экономическим интересам и обеспечивало глобальный баланс сил, превращая потенциал военных столкновений в мирное производство. Опасность, однако, состояла в том, что любой будущий Гитлер тем самым получал контроль над этим таможенным союзом и мог использовать его против США.[1102]

Единственным, в чем союзники соглашались между собой, было убеждение, что сепаратный мир с Гитлером невозможен. На конференции в Касабланке в январе 1943 года Великобритания и Соединенные Штаты заявили о доктрине «безоговорочной капитуляции Германии», к которой Сталин присоединился несколько месяцев спустя.[1103] Но для начала следовало победить Гитлера. В Соединенных Штатах общественное мнение – вопреки ворчанию тех, кто полагал, что «Азия важнее», – целиком поддерживало идею полного разгрома Германии;[1104] лишь тогда коалиция сможет сосредоточить внимание на Японии. Британцев убеждать не требовалось. «Германия является основным врагом, – гласило совместное англо-американское коммюнике за январь 1942 года, – и победа над нею будет ключевой для общей победы. Когда Германия потерпит поражение, крах Италии и поражение Японии станут неизбежными».[1105] Вашингтон и Лондон, впрочем, принципиально расходились в вопросе о ее сроках, о сроках вторжения на континент, которое было необходимо для разгрома Гитлера. Британцы предпочитали «обессилить» Германию операциями в Средиземном море и на других периферийных фронтах, а американское командование выступало за «сокрушительный» удар по Северной Франции.[1106]

Эти разногласия достигли кульминации в Касабланке в 1943 году: британской делегации удалось заблокировать требования США по скорейшей высадке во Франции и настоять на «средиземноморской» стратегии. Посему союзники договорились об организации массированных авианалетов. Но в который раз Лондон и Вашингтон заспорили относительно наилучшей тактики. Королевские ВВС, которые действовали по ночам, чтобы уменьшить потери, пытались восполнить неточность ударов бомбардировками жилых районов, чтобы подорвать боевой дух немцев. Американцы же проводили точечные бомбардировки ключевых промышленных предприятий наподобие заводов по производству шарикоподшипников и фабрик синтетического топлива. В совокупности эти налеты фактически открыли для Германии новый фронт на собственной территории. Сотни тысяч немецких граждан погибли, военное производство резко сократилось, боевой дух в тылу и на фронте упал; возможно, важнее всего было то, что 800 000 немецких военнослужащих направили в службу ПВО наряду с тысячами новейших самолетов рейха и лучшими пилотами. В итоге боеспособность люфтваффе на востоке оказалась подорвана.[1107]