с улыбкой преодолевать трудности, – все они ликовали оттого, что ее выгоняют. Так стоит ли оправдываться и умолять о пощаде, если тут ее все ненавидят?! И Дениза вышла, не промолвив ни слова, даже не бросив последнего взгляда на этот салон, где так долго боролась с судьбой.

И только стоя в одиночестве у лестницы холла, девушка почувствовала, как больно сжалось ее сердце. Здесь никто ее не любил, однако внезапное воспоминание о Муре заставило ее поколебаться. Нет, она не должна покорно принять такое несправедливое увольнение! А что, если и он поверит в эту грязную историю – свидание с любовником в подвале магазина? При этой мысли девушку обжег стыд – такого тягостного чувства она доселе никогда не испытывала. Нужно непременно найти Муре, объяснить все как есть, просто чтобы он знал правду, – тогда ей легче будет уйти. И прежний леденящий страх, который всегда охватывал Денизу в присутствии Муре, вдруг вылился в жгучую потребность увидеть его, не покидать магазин до тех пор, пока она не поклянется ему, что никогда не принадлежала другому.

Было около пяти часов дня, магазин медленно возвращался к жизни в свежем воздухе подступавшего вечера. Дениза решительным шагом направилась к дирекции. Но когда она оказалась перед дверью кабинета, ее снова охватило беспросветное отчаяние. Девушка чувствовала, что не сможет вымолвить ни слова под гнетом постигших ее жизненных неудач. Муре, конечно, не поверит ей, посмеется, как те, другие; и при этой мысли страх заставил ее отступить. Все было кончено; лучше уж страдать одной, в безвестности, подобной смерти. И девушка, даже не переговорив ни с Полиной, ни с Делошем, пошла прямо в кассу.

– Мадемуазель, – сказал служащий, – вы проработали двадцать два дня, стало быть, вам причитается восемнадцать франков семьдесят су плюс семь франков процентов с продаж и премиальные… Все правильно?

– Да… Благодарю вас.

Взяв деньги, Дениза отошла от кассы, как вдруг встретила Робино. Он уже знал о ее увольнении и твердо обещал разыскать торговку галстуками. А пока вполголоса утешал девушку, горько сетуя: ну что это за жизнь, если человека в любой момент могут вышвырнуть на улицу, если он зависит от любого каприза начальства… они могли хотя бы заплатить ей за полный месяц! Дениза поднялась на чердак и попросила у мадам Кабен разрешения оставить в комнате свой сундучок, обещая прислать за ним вечером. Часы прозвонили пять раз, когда измученная девушка оказалась на тротуаре площади Гайон, посреди густой толпы и фиакров.

Тем же вечером Робино, вернувшись домой, обнаружил письмо из дирекции, с коротким извещением, что по причинам внутреннего порядка руководство магазина вынуждено отказаться от его услуг. Он отработал в этой фирме семь лет, еще днем дружески беседовал с обоими директорами – и это увольнение его точно громом поразило. А Ютен и Фавье праздновали победу в отделе шелков так же бурно, как Маргарита и Клара в отделе готового платья. Слава тебе господи, избавились, туда им и дорога, теперь здесь будет посвободнее! И только Полина и Делош, сталкиваясь в магазинной сутолоке, на бегу обменивались несколькими грустными словами, вспоминая Денизу, такую кроткую, такую чистосердечную.

– О господи, хоть бы ей повезло где-нибудь в другом месте! – вздыхал юноша. – Хотел бы я посмотреть, как она вернется сюда и покажет себя всем этим ничтожествам!

Бурдонкль оказался первым, на кого Муре обрушил свой гнев. Узнав об увольнении Денизы, он пришел в необъяснимую ярость. Обычно его не волновали перипетии, связанные с персоналом, однако в данном деле он усмотрел посягательство на свою власть, попытку злоупотребить его авторитетом. Почему такие приказы отдаются в обход директора – разве он уже не хозяин в своем магазине? Все, что здесь происходит, должно делаться с его, и только с его ведома, а ослушников он попросту уничтожит! Затем Муре сам лично изучил все обстоятельства этого дела и пришел в еще большее раздражение, которого даже не мог скрыть: бедная девушка не лгала, это был действительно ее брат: Кампьон узнал парня. Так за что же ее уволили? И он даже решил взять ее обратно. Бурдонкль покорно перенес эту бурю: его сильной стороной было пассивное сопротивление. Он молча слушал, молча приглядывался к Муре и, наконец дождавшись, когда тот устал бушевать, многозначительно сказал:

– Для всех лучше, что она ушла.

Муре осекся на полуслове, покраснел.

– Ну что ж, может, вы и правы, – сказал он с принужденным смехом. – Давайте-ка спустимся и проверим, как идет торговля. Похоже, дела налаживаются: вчера выручка составила почти сто тысяч франков.

VII

С минуту растерянная Дениза постояла на тротуаре, под еще жарким послеполуденным солнцем. Июльский зной нагревал воду в сточных канавах, Париж купался в белесом летнем свете с его слепящими бликами. Несчастье свершилось так внезапно, девушку выгнали так безжалостно, что она никак не могла сообразить, что ей теперь делать, куда идти, и только машинально перебирала в кармане свои двадцать пять франков семьдесят су.

К «Дамскому Счастью» сплошной чередой подъезжали фиакры, мешая Денизе сойти с тротуара; наконец она пробежала между двумя экипажами, пересекла площадь Гайон и направилась было к улице Луи-ле-Гран; потом, передумав, свернула на улицу Сен-Рок. Она так и не решила, что ей делать, и, постояв на углу улицы Нёв-де-Пти-Шан, в конце концов зашагала по ней, то и дело боязливо озираясь. Но вот ей попался по дороге пассаж Шуазель; она вошла туда, очутилась, сама не зная как, на улице Монсиньи, а за ней – все на той же Нёв-Сент-Огюстен. У Денизы сильно шумело в голове; при виде какого-то рассыльного ей смутно вспомнился сундучок с вещами, но куда его доставить, а главное – зачем? – ведь еще час назад у нее было жилье, где она могла приклонить голову!

И девушка, подняв глаза, начала осматривать окна домов. Вывески следовали сплошной чередой. Она видела их смутно, сквозь какую-то пелену, – ее то и дело сотрясала внутренняя дрожь. Каким образом она внезапно очутилась на улице одна, потерянная в этом чужом огромном городе, без поддержки, без денег?! И все-таки нужно было где-то есть, где-то спать. Улицы сменяли одна другую – улица Мулен, улица Сент-Анн… Девушка бродила по кварталу, возвращаясь в одно и то же место – к одному-единственному перекрестку, который так хорошо знала. Внезапно Дениза остановилась как вкопанная – перед ней снова выросло здание «Дамского Счастья» – и, чтобы спастись от этого наваждения, бросилась на улицу Мишодьер.

На ее счастье, Бодю в эту минуту не стоял на пороге «Старого Эльбёфа» – лавка с ее мрачными витринами выглядела мертвой. Ни за что на свете Дениза не посмела бы явиться к дяде: в последнее время он делал вид, будто не узнаёт ее, и девушка понимала, что не может свалиться ему на голову после того несчастья, какое он ей и предсказывал. И вдруг на другой стороне улицы она заметила желтую табличку: «Сдается меблированная комната». Здесь такое объявление ее не отпугивало – очень уж убогим выглядел дом. Минуту спустя она его вспомнила – это была лавка зонтов, низенькое трехэтажное строение с фасадом ржавого цвета, затерянное между «Дамским Счастьем» и старинным особняком Дювийяра. На пороге стоял Бурра, напоминавший своей буйной шевелюрой и лохматой бородой древнего пророка; он держал трость, изучая сквозь очки ее набалдашник из слоновой кости. Старик был арендатором этого дома и подсдавал меблированные комнаты на двух верхних этажах, выгадывая таким образом на своей квартирной плате.

– Вы сдаете комнаты, господин Бурра? – спросила Дениза, словно ей кто-то подсказал эти слова.

Подняв глаза под косматыми бровями, Бурра с минуту удивленно глядел на нее. Он прекрасно знал здешних девиц. И потому сказал, отметив ее бедное чистенькое платьице и скромную манеру держаться:

– Вам она не подойдет.

– Но сколько вы за нее берете? – настаивала Дениза.

– Пятнадцать франков в месяц.

Девушка попросила показать ей комнату. Войдя в тесную лавку и заметив, что Бурра все еще поглядывает на нее с удивлением,