су за метр, а поскольку платят наличными, экономят еще восемнадцать процентов от общей суммы… Дюмонтейль часто не получает и двадцати сантимов прибыли. Он не закрывает фабрику лишь потому, что хочет обеспечить работой своих ткачей, – когда станки останавливаются, ремесло умирает… А у нас и станки послабее, и ткачи работают каждый сам по себе – где уж тут устоять, разве мы выдержим борьбу с ними?!

Потрясенный Робино даже забыл о еде.

– Триста рулонов! – прошептал он. – А я дрожу от страха, когда беру дюжину, да еще месяца на три… Конечно, они могут покупать на один-два франка дешевле, чем мы. Я тут подсчитал, что их цены на товары, указанные в каталоге, как минимум на пятнадцать процентов ниже наших… Вот что губит розничную торговлю.

Он пришел в полное уныние. Обеспокоенная жена ласково поглядывала на него. Все эти цифры сбивали ее с толку – она не разбиралась в коммерции и не понимала, почему мужчины так озабочены своими делами, когда можно просто смеяться и любить друг друга. Однако, раз уж ее супруг настроился на борьбу, она была готова воевать вместе с ним, да хоть умереть за своим прилавком!

– Не понимаю, почему бы всем остальным фабрикантам не объединиться? – воскликнул Робино. – Тогда мы могли бы диктовать им наши законы, вместо того чтобы жить по чужим!

Гожан, который попросил добавку, медленно пережевывал баранину.

– Почему? Да, почему же… Я ведь вам говорил: ткацкие станки должны работать повсюду – в окрестностях Лиона, в Гарде, в Изере; стоит им остановиться хоть на день, как хозяева терпят огромные убытки… Кроме того, мы с вами нанимаем иногда ткачей, имеющих десять, а то и пятнадцать станков, а значит, можем свободно управлять их работой, регулировать количество продукции, тогда как крупные фабриканты вынуждены искать все новые и новые рынки сбыта, ведь им нужно как можно скорее и выгоднее сбывать огромные количества тканей… Вот почему они пресмыкаются перед владельцами больших магазинов. Мне известно, что трое-четверо таких производителей буквально дерутся между собой за их заказы и сбывают им ткани даже себе в убыток. Зато они наверстывают потери на таких маленьких фирмах, как ваша. Да-да, все эти фабриканты существуют для них, а зарабатывают на вас… И чем кончится эта кутерьма, один Бог знает!

– Какая мерзость! – воскликнул Робино, и этот гневный возглас как будто слегка успокоил его.

Дениза молча слушала их разговор. Сама она втайне верила в успех больших магазинов, инстинктивно объясняя их появление самой логикой жизни. Остальные тоже примолкли – теперь они ели консервированную зеленую фасоль, и девушка, расхрабрившись, с улыбкой сказала:

– А вот покупатели как будто не жалуются!

Мадам Робино не удержалась от смешка, зато ее муж и Гожан помрачнели. Да, разумеется, покупатели довольны – ведь в конечном счете сниженные цены выгодны именно клиентам больших магазинов. Однако всем остальным тоже надо жить: к чему это приведет, если под предлогом всеобщего счастья потребители будут в выигрыше за счет производителей?! И дискуссия разгорелась с новой силой. Дениза полушутя приводила убедительные доводы: при новой системе уже не понадобятся посредники – торговые агенты, представители магазинов, комиссионеры, словом, все, кто влияет на рост цен; да и сами фабриканты уже не смогут существовать без больших магазинов: стоит кому-нибудь из них лишиться покупателей, как он неизбежно разорится; говоря короче, все происходящее – это естественное развитие торговли, и этому уже ничто не помешает, ибо время так или иначе работает на них.

– А вы, значит, на стороне тех, кто выбросил вас на улицу? – спросил Гожан.

Дениза залилась краской. Она и сама дивилась горячности, с которой выступила в защиту больших магазинов. Что же лежало у нее на сердце, если она так пылко вступилась за них?

– Господи, да нет, конечно! – ответила она. – Может, я и не права, вы в этом лучше разбираетесь… Я просто высказала свои соображения. Вот, например, раньше цены устанавливали пятьдесят магазинов, а нынче – всего четыре-пять, и теперь эти цены снизились благодаря быстрой продаже и огромному числу покупателей… В конечном счете выигрывает-то клиент, разве не так?!

Робино не рассердили ее слова, он серьезно выслушал их, не поднимая глаз. Он и сам начинал ощущать это мощное дыхание современной торговли, ее прогресс, о котором говорила девушка; ему также случалось размышлять трезво, спрашивая себя, стоит ли сопротивляться этому мощному потоку энергии, все сметавшему на своем пути. Госпожа Робино, видя, что муж глубоко задумался, вопросительно поглядывала на Денизу, которая опять скромно замолчала.

– Ну ладно, – заключил Гожан, решив покончить с дискуссией, – все это одни теории… Давайте лучше потолкуем о нашем деле.

После сыра служанка принесла варенье и груши. Гожан наложил себе варенья и стал есть его полными ложками, с машинальной жадностью тучного сладкоежки.

– Так вот, – сказал он, – вы должны расправиться с их «Парижским счастьем», на котором они так нажились в нынешнем году… Я договорился с несколькими лионскими фабрикантами и приехал к вам с исключительным предложением: этот черный шелк, фай, вы сможете продавать по пять пятьдесят за метр… Они сбывают свой по пять шестьдесят, верно? А мой будет на два су дешевле, и этого достаточно, чтобы их потопить!

У Робино загорелись глаза. В своих постоянных душевных метаниях он мгновенно переходил от страха к надежде.

– А нет ли у вас образца? – спросил он.

Гожан вынул из бумажника лоскуток шелка, и при виде его Робино восторженно вскричал:

– Да он же еще красивее, чем «Парижское счастье»! Во всяком случае, выглядит более эффектно, и рубчик у него крупнее… Вы правы, дружище, стоит попробовать. Ах, если бы вы знали, как я хочу с ними разделаться, – на сей раз борьба пойдет не на жизнь, а на смерть – либо они, либо я!

Мадам Робино, разделяя восторг мужа, объявила, что шелк великолепен. Даже Дениза и та уверовала в успех. Ужин закончился общим весельем, все говорили наперебой, так радостно, словно «Дамское Счастье» уже агонизировало. Гожан, прикончивший банку варенья, объяснял, на какие огромные жертвы готовы пойти его сотоварищи и он сам, лишь бы эта прекрасная материя нашла сбыт на рынке шелков: все они были готовы скорее разориться, нежели уступить, все клялись уничтожить большие магазины. В тот момент, когда подали кофе, появился Венсар, и всеобщее веселье достигло апогея. Он зашел, чтобы пожелать успеха своему преемнику.

– Изумительно! – вскричал он, пощупав новый шелк. – Теперь вы их наверняка потопите, ручаюсь вам!.. Да-да, вы еще мне спасибо скажете, я ведь не зря уверял вас, что мой магазин – золотое дно!

Сам он, продав магазин, купил ресторан в Венсене[28]. Это была его заветная мечта, он втайне лелеял ее все то время, что перебивался торговлей шелками, боясь, что не успеет сбыть с рук магазин, прежде чем полностью разорится; все скудные вырученные деньги он хотел вложить в такое дело, где можно плутовать и наживаться безнаказанно. Мысль о покупке ресторана однажды посетила Венсара на свадебном обеде одного из кузенов: после того как хозяин заведения содрал с них по десять франков за тарелку мутной воды, в которой плавала лапша, он понял, что еда – самое выгодное предприятие. Сейчас, глядя на чету Робино, он радовался тому, что свалил на них этот убыточный магазинчик, от которого не чаял избавиться, и его пухлое лицо здоровяка с честными круглыми глазами расплывалось в простодушной улыбке.

– А как ваши боли? – спросила его из приличия мадам Робино.

– Что? Какие боли? – удивленно переспросил тот. Но тут же вспомнил и ответил, слегка покраснев: – О, все еще мучат меня… Однако деревенский воздух, как вы понимаете… Да бог с ними, зато вы совершили выгодную сделку. Не будь у меня этого ревматизма, я бы продержался еще лет десять и ушел на покой с десятью тысячами франков ренты… честное слово!

Прошло две недели, и между Робино и «Дамским Счастьем» завязалась