жертве, двум планетам будет дарована тысячелетняя отсрочка приговора. Это был шанс, и другого не будет.

Хейнс поднял каменную булаву, размахнулся и изо всех сил обрушил ее на выпуклое стекло. Раздался звучный и продолжительный звон, словно ударили в гонг; по бутыли пошли трещины. От второго удара стекло с пронзительным звуком, почти членораздельным воплем, проломилось внутрь, и в лицо Хейнсу пахнуло прохладой, нежной, как женский вздох.

Задержав дыхание, он развернулся к следующей бутыли. Она разбилась от первого удара, и Хейнс снова ощутил нежное дыхание, хлынувшее из щели.

Громовой голос заполнил пещеру, когда Хейнс поднял булаву, чтобы ударить по третьей бутыли:

– Идиот! Этим деянием ты обрекаешь себя и своего собрата на погибель!

Последние слова смешались с грохотом: Хейнс разбил последний сосуд. Наступила гробовая тишина, и даже приглушенный гул двигателей отступил. Мгновение землянин смотрел на разбитые бутыли, а затем, уронив бесполезный обломок расколовшейся на куски булавы, выбежал из пещеры.

Привлеченные грохотом, в коридор выскочили айхаи. Они бессмысленно носились кругами, словно мумии, поддерживаемые в движении слабеющим гальванизмом. Никто даже не пытался схватить землянина. Насколько быстро газ погрузит их всех в сон, Хейнс не знал, однако воздух в пещере вроде бы не изменился: никакого запаха, никаких помех при дыхании. Однако даже на бегу Хейнс уже ощущал легкую сонливость, словно тонкая пелена окутала его чувства. В воздухе повисли слабые испарения, и даже стены как будто утрачивали прочность.

Бежать было некуда и незачем. Хейнс не испытал особого удивления, обнаружив, что скользит по воздуху. Его словно подхватил стремительный поток или невидимые облака. Двери сотен потайных комнат, входы в сотни таинственных залов пролетали мимо, и он видел, как раскачиваются и кивают в такт дремоте колоссы, еще спешившие по своим странным делам. Он смутно разглядел, что влетел в пещеру с высоким сводом, где на треножнике из хрусталя и черного металла стоял ископаемый цветок. В сплошной каменной стене открылась дверь, и Хейнс бросился к ней. В следующее мгновение он падал среди громоздящихся повсюду безымянных механизмов прямо на вращающийся диск, который адски гудел; затем встал на ноги, комната обрела устойчивость, а диск теперь вращался рядом. Затем перестал вращаться, но воздух еще сотрясали его адские вибрации. Хейнс словно угодил в механический кошмар, но среди путаницы сверкающих катушек и динамо-машин он увидел Ченлера – тот был привязан металлическими шнурами к раме, напоминавшей дыбу. Рядом с ним неподвижно замер гигант Та-Вхо-Шай, а перед марсианином возлежало невероятное существо, чьи конечности и прочие органы терялись среди скопища механизмов.

Отчасти это существо напоминало гигантское растение с бесчисленными корнями, бледными и раздутыми, которые ответвлялись от выпуклого ствола. Ствол, наполовину скрытый от глаз, венчала алая чаша, похожая на гигантский цветок; из цветка торчала миниатюрная фигурка жемчужного цвета, изысканной красоты и симметрии; фигурка повернула лилипутское лицо к Хейнсу и заговорила звучным голосом Вултума:

– Ты одержал победу, пусть и ненадолго, но я не питаю к тебе злобы. Я виню лишь собственную беспечность.

Голос Вултума казался Хейнсу дальним раскатом грома, который слышишь в полудреме. Шатаясь, чуть не падая, он повернулся к Ченлеру. Бледный и измученный, тот со странной гримасой молча смотрел на него из металлической рамы.

– Я… разбил бутыли. – Собственный голос Хейнса звучал странно, словно во сне. – Больше ничего не оставалось… после того как ты перешел на сторону Вултума.

– Но я не переходил, – медленно ответил Ченлер. – Это все был обман… чтобы хитростью заманить тебя сюда. Они пытали меня, но я не сдался…

Голос смолк; вероятно, то были последние слова Ченлера. Следы боли и усталости разглаживались – неумолимо подступающий сон точно стирал их с его лица.

С трудом соображая, Хейнс заметил в руке Та-Вхо-Шая зловещего вида инструмент – какой-то заостренный металлический прут. Многочисленные наконечники прута, похожие на иглы, непрерывно искрили. Рубашка Ченлера была разорвана на груди, а кожу от подбородка до диафрагмы испещряли крошечные синевато-черные отметины. Хейнс ощутил смутный тошнотворный ужас.

Сквозь воды Леты, которые захлестывали его чувства, он осознал, что Вултум снова заговорил; и спустя некоторое время до него дошел смысл сказанного.

– Все способы убеждения оказались напрасными, но теперь это не важно. Я отдамся сну, хотя, если бы захотел, мог бы бодрствовать, преодолевая действие газа благодаря моей науке и жизненной силе. Мы все уснем, но для меня и моих последователей тысяча лет – все равно что одна ночь. Для вас, чей срок короток, она станет вечностью. Скоро я проснусь и снова обращусь к моим планам завоевания, а ты, посмевший перечить мне, будешь лежать рядом со мной, словно мелкая пылинка… и эту пылинку унесет ветер.

Голос оборвался; казалось, миниатюрное существо уже клевало носом в своей огромной алой чаше. Хейнс и Ченлер смотрели друг на друга, но глаза застилал встававший между ними серый туман, размывая все вокруг. В пещерах повисла тишина, точно адские механизмы остановились, а титаны прервали свои труды. Ченлер обмяк на своей дыбе, и его веки опустились. Хейнс пошатнулся, упал и остался недвижим. Та-Вхо-Шай, все еще сжимая зловещий инструмент, гигантской мумией лежал на полу. Сон, подобно безмолвному морю, затопил пещеры Равормоса.

Ткач в склепе

Распоряжения Фаморга, пятьдесят девятого царя Тасууна, были подробными и недвусмысленными, а их нарушение грозило карами, в сравнении с которыми обычная смерть была не лишена приятности. Выезжая утром из дворца в Мираабе, Янур, Гротара и Тирлейн Людох, трое самых закаленных царских воинов, с некой иронией рассуждали, что обернется большим злом: исполнить царский приказ или ослушаться.

Поручение Фаморга было сколь странным, столь и неприятным. Им предстояло отправиться в Хаон-Гакку, заброшенную столицу царей Тасууна, лежавшую более чем в девяноста милях к северу от Мирааба среди пустынных холмов; в усыпальницах под разрушенным дворцом они должны были найти и привезти царю все, что осталось от мумии царя Тнепрееза, основателя династии, к которой принадлежал Фаморг. Столетиями никто не входил в Хаон-Гакку, и никто не знал, сохранились ли мумии; однако, даже если от Тнепрееза остался один череп, кость мизинца или горстка пыли, трем воинам надлежало беречь их, как святые реликвии.

– Это поручение для гиен, а не для воинов, – пробурчал Янур в черную бороду-лопату. – Клянусь Юлулуном, хранителем гробниц, скверное это дело – тревожить покой мертвецов. Хорошо ли людям вступать в Хаон-Гакку, где смерть основала столицу, собрав туда всех упырей, чтобы воздавали ей почести?

– Надо было посылать бальзамировщиков, – заметил Гротара. Он был самым молодым и крупным из троих, на голову выше Янура и