распускались и увядали, заплетая пустоту над ним. Но прежде, чем Ткач втянул свою паутину, на Гротару опустилось забвение, принесшее тьму, населенную демонами; и Ткач завершил свои труды и вернулся в пропасть никем не замеченный.

Гротара метался в аду лихорадки, лежал в черном дьявольском надире забвения. Однако смерть медлила, до поры до времени обходя его стороной; воин продолжал жить благодаря молодости и гигантской физической силе. И еще один раз, ближе к концу, его чувства прояснились, и он снова узрел нечестивый свет и в третий раз услышал омерзительное гудение. Ткач завис над ним, белесый, сияющий, вибрирующий… и Гротара знал, что тварь ждет его смерти.

Слабыми руками подняв меч, он попытался ее отогнать. Но тварь парила над ним вне пределов досягаемости, настороженная и бдительная, и мысленно Гротара сравнивал ее со стервятником. Меч выпал из его руки. Светящийся ужас и не думал отступать, он приближался к Гротаре, словно упрямое безглазое лицо; и, когда воин упал в объятия смерти, ужас последовал за ним, спикировав сквозь беспредельную ночь.

И больше некому было любоваться великолепием узора, пока Ткач плел свою последнюю паутину в гробнице Тнепрееза.

Женщины-цветы

– Ах, Атле, – вздохнул Маал-Двеб, – надо мной тяготеет ужасное проклятие всемогущества. На всем Циккарфе и пяти планетах тройных солнц никто и ничто не может оспаривать мое владычество. Это навевает на меня нестерпимую скуку.

Девичьи глаза Атле, как обычно, взирали на него удивленно, что, однако, объяснялось вовсе не странным заявлением чародея. Атле была последней, пятьдесят первой женщиной, которую Маал-Двеб обратил в статую, дабы уберечь от неумолимого времени, безжалостно, точно жадный червь-древоточец, разрушающего хрупкую и недолговечную женскую красоту. С тех пор как, движимый похвальным желанием избегать однообразия, волшебник решил никогда больше не прибегать к этому колдовству, он лелеял Атле с той особой любовью, какую художник питает к своему последнему шедевру. Он водрузил ее в покоях для размышлений на небольшой постамент рядом с креслом из слоновой кости и нередко обращался к ней с вопросами или монологами. То обстоятельство, что она никогда ему не отвечала и даже не слышала его слов, было в его глазах ее выдающимся и несомненным достоинством.

– Есть лишь одно средство против моей скуки, – продолжал он. – Нужно отказаться, хотя бы на время, от той слишком очевидной силы, которая всему виной. Поэтому я, Маал-Двеб, повелитель шести миров и их лун, тайно отправлюсь в путешествие, совершенно один, и не стану брать с собой ничего, кроме того, чем может владеть любой начинающий колдун. Быть может, таким образом я сумею вернуть утраченное очарование неопределенности будущего и давно забытое волшебство грозящей опасности. Я переживу приключения, которых не смогу предвидеть, и грядущее будет подернуто восхитительной дымкой таинственности. Осталось только решить, куда я направлюсь.

Маал-Двеб поднялся с украшенного затейливой резьбой кресла и, отмахнувшись от четверки железных роботов, имевших сходство с вооруженными людьми, которая бросилась было за ним следом, двинулся по залам своего дворца, где расписанные пурпуром и киноварью гобелены в красках изображали грозные предания о его могуществе. Створки дверей черного дерева бесшумно распахнулись, подчиняясь пронзительной команде, и Маал-Двеб очутился в зале, где у него был планетарий.

Стены, пол и своды здесь были из темного кристалла, в котором мерцали и переливались бесчисленные огоньки, создававшие иллюзию бескрайней вселенной со всеми ее звездами. В воздухе, без цепей и вообще любой видимой опоры, плавали шары разной величины, представлявшие три солнца, шесть планет и тринадцать лун системы, управляемой Маал-Двебом. Миниатюрные солнца, янтарное, изумрудное и карминовое, заливали свои замысловато вращающиеся миры ярким светом, воспроизводя условия реальной солнечной системы, а крошечные спутники кружили по орбитам, сохраняя соответствующее положение относительно своих планет.

Колдун прошел вперед, точно ступая по бездонной пропасти ночи, над звездами и галактиками. Парившие в воздухе словно сами по себе миры висели на высоте его плеч. Не обращая внимания на шары, соответствовавшие Морноту, Циккарфу, Улассе, Ноуфу и Рхулу, он подошел к Вотальпу, самому отдаленному, достигшему афелия и расположенному в дальнем конце комнаты.

Вотальп, большая безлунная планета, успела еле заметно повернуться, пока чародей ее рассматривал. В одном полушарии солнце из кармина полностью затмевало янтарную сферу, но вопреки этому и несмотря на то, что расстояние от Вотальпа до солнечной триады было самым большим, планета была довольно ярко освещена. Вотальп походил на огромный дымчатый опал, испещренный пятнами странных оттенков; пятна эти были микроскопическими океанами, островами, горами, лесами и пустынями. Чародей всматривался в игрушечную планетку, будто в магический кристалл, и у него на глазах картина росла и углублялась. Фантастические пейзажи на мгновение становились объемными и выпуклыми, как в калейдоскопе, обретая четкость и перспективу реальных ландшафтов, а затем вновь таяли в расплывчатой радужной дымке. Маал-Двеб, подглядывая за планетой, точно небесный шпион, наблюдал мелькание бьющей ключом разнообразной жизни, невероятные сцены и чудовищные события.

Но, казалось, ни одно из этих необычайных происшествий и экзотических чудес не развлекало и не забавляло его. Перед его глазами одна картина сменяла другую, появляясь и исчезая по воле волшебника, как будто он перелистывал читаную-перечитаную книгу. Схватки гигантских перепончатокрылых вивернов, брачные игры чудовищных полурастений-полуживотных, диковинные водоросли, заполнявшие один океан живой шевелящейся массой, поразительные порождения полярных ледников – все это не зажгло ни искорки интереса в его потухших глазах цвета темного изумруда.

Наконец на том континенте, где безлунная ночь еще только сменялась двойным рассветом, Маал-Двеб заметил одно происшествие, которое завладело его вниманием. Теперь он принялся рассчитывать точную широту и долготу.

– Вот, – сказал он себе, – где складывается небезынтересная ситуация. Пожалуй, происходящее достаточно необычно и любопытно, чтобы мое вмешательство было оправданным. Наведаюсь-ка я на Вотальп.

Он оставил планетарий и приступил к нехитрым приготовлениям. Сменив алую мантию владыки мира, подбитую соболем, на грубый домотканый плащ и сняв все амулеты и обереги, за исключением двух талисманов, которыми обзавелся еще в пору ученичества, колдун вышел в сад, окружавший его затерянный в горах дворец. Никаких распоряжений своим многочисленным слугам он оставлять не стал, ибо слуги эти были роботами из железа и латуни и он знал, что они безо всяких приказов будут исправно выполнять свои обязанности до тех пор, пока он не вернется.

Преодолев хитроумный лабиринт, выход из которого мог отыскать лишь он один, чародей подошел к краю отвесного обрыва, откуда похожие на питонов мясистые лианы свешивались в бездну, а металлические пальмы грозили смертоносными саблевидными листьями бескрайним горизонтам планеты Циккарф. Города и империи, покорные его магической власти, простирались перед ним, но, едва