6. — По крайней мере, это доказывает, что у нее есть контакт. А когда другие, стоя перед тем же холстом, оценивали его посредством отточенных фраз, пересказывая чужие мнения, все их комментарии были как-то вокруг. Видишь ли, надо иметь определенный уровень, чтобы соединить эти две вещи. Я считаю, что у меня он есть, но таких, как я, немного.

7. — Немногим откроется Царствие Небесное, — сказал Рональд. — Тебе все сгодится, лишь бы себя похвалить.

6. — Я просто знаю, что это так, — сказал Этьен. — Да, знаю. Но мне понадобилось жизнь прожить, чтобы соединить две руки, левую с сердцем, а правую с кистью и угломером. Сначала я был из тех, кто смотрит на Рафаэля, сравнивая его с Перуджино[835], и бил хвостом, как лангуст, перед Леоном Баттистой Альберти[836], соединяя их, переплавляя всех в одно целое. Пико[837] здесь, Лоренцо Валла[838] там, и заметь, Буркхард[839] говорит, Беренсон[840] отрицает, Арган полагает, здесь лазурь сиенской школы, там кусок холста из Мазаччо. Не помню точно, когда это было, я был в Риме в галерее Барберини и, стоя перед какой-то работой Андреа дель Сарто[841], анализировал, а лучше сказать, якобы анализировал, и вдруг, в какой-то момент, я увидел. Не проси меня объяснить, все равно не получится. Я увидел (не всю картину, всего лишь какую-то деталь в глубине холста, фигуру идущего человека). У меня слезы полились из глаз, вот все, что я могу сказать.

5. — Это ничего не доказывает, — сказал Рональд. — Мало ли из-за чего плачут.

4. — Нет смысла тебе отвечать. Она бы поняла меня куда лучше. В сущности, мы все идем по одной и той же дороге, только одни начинают свой путь по левой стороне, а другие по правой. И порой прямо посреди дороги кому-то случается увидеть край стола, покрытого скатертью, где стоит бокал, лежит вилка и есть пара маслин.

3. — Опять заговорил образами, — сказал Рональд. — Как всегда, одно и то же.

2. — Нет другого способа приблизиться к тому, что утеряно или неведомо. А вот она была ближе ко всему этому и чувствовала это. Единственная ее ошибка: она хотела доказательств того, что ее приближение стоило всего нашего красноречия. Никто не мог предоставить ей таких доказательств, во-первых, потому, что мы не способны понять ее, а во-вторых, потому, что, так или иначе, нам и так хорошо и наше коллективное общение нас вполне удовлетворяет. Благодаря Литтре[842] мы можем спать спокойно, он всегда под рукой, с ответами на все вопросы. Так-то оно так, но только мы не умеем задавать вопросы, которые не оставили бы от него камня на камне. Когда Мага спрашивала, зачем деревья летом укрываются листвой… впрочем, бесполезно, старик, лучше заткнуться.

1. — Да, такое объяснить невозможно, — сказал Рональд.

(-34)

Утром, упрямо продолжая дремать, не обращая внимания на ужасающее верещание будильника, которому не удавалось добиться от них моментального пробуждения, они со всей откровенностью рассказывали друг другу свои ночные сны. Лежа голова к голове, лаская друг друга, с переплетенными руками и ногами, они пытались перевести на обычный человеческий язык все то, что они пережили во тьме. Травелера, друга юности Оливейры, приводили в восторг сны Талиты и то, как она их рассказывала: губы, которые то кривились, то растягивались в улыбке в зависимости от того, что она говорила, ее жесты и восклицания, которыми она выделяла что-то в рассказе, ее простодушные предположения о причинах ее сновидений и их толковании. Потом наступала его очередь рассказывать, и случалось так, что посредине рассказа его руки начинали ласкать ее, и от снов они переходили к любви, потом снова засыпали и в результате везде опаздывали.

Слушая Талиту, ее голос, чуть охрипший со сна, глядя на ее волосы, рассыпавшиеся по подушке, Травелер удивлялся, как такое может быть.

Кончиком пальца он проводил пальцем по виску и лбу Талиты («И тут моя сестра стала моей тетей Ирэн, но я не уверена»), пытаясь преодолеть барьер, который был всего в нескольких сантиметрах от его собственной головы («А я был голый, вокруг жнивье, а я видел реку мертвенно-белого цвета, которая поднималась гигантской волной…»). Они спали, почти соприкасаясь головами, и тут же, несмотря на эту тесную физическую близость, на схожесть поз, позиций, ритма дыхания, несмотря на то что они были в одной и той же комнате и спали на одной и той же подушке, в одной и той же темноте, под одинаковое для обоих тиканье будильника, жили и действовали на одних и тех же улицах одного и того же города, подверженные одним и тем же магнитным полям, пили кофе одного и того же сорта, и ходили под одними и теми же звездами, и ночь у них была одна на двоих, — несмотря на все это, снилось им разное, они проживали совершенно непохожие события, и, когда он улыбался, она куда-то в ужасе убегала, а когда он снова сдавал экзамен по алгебре, она в это время бродила по городу из белого камня.

О чем бы ни рассказывала утром Талита, о радостном или гнетущем, Травелер упрямо и втайне от нее искал совпадений. Как могло быть, что совместная жизнь днем неизбежно превращалась в какой-то развод, в невыносимое одиночество во сне? Иногда бывало, что он был одним из действующих лиц во сне Талиты или образ Талиты появлялся в кошмарах Травелера. Но сами они этого не знали, надо было, чтобы другой проснулся и рассказал: «И тут ты хватаешь меня за руку и говоришь…» И Травелер вспоминал, что когда он во сне Талиты хватал ее за руку, в своем собственном сне он спал с лучшей подругой Талиты, или разговаривал с директором цирка «Звёзды», или плавал в заливе Мар-де-Плата. Присутствие собственного призрака в чужом сне низводило его самого до уровня рабочего материала, ничем не лучше, чем все эти манекены, незнакомые города, железнодорожные вокзалы, лестницы — все, что применялось в ночных видениях. Соединяясь с Талитой, словно ощупывая губами и пальцами ее лицо и волосы, Травелер чувствовал непреодолимый барьер, бесконечное расстояние, от которого даже любовь не могла спасти. В течение долгого времени он надеялся на чудо, вдруг однажды утром Талита расскажет свой сон, и это будет тот самый сон, который привиделся и ему. Он ждал такого сна, он подманивал его, старался вызвать, обращаясь ко всем аналогиям, какие только были возможны, выискивая хоть что-то похожее, что вдруг привело бы его к узнаванию. Только однажды, причем Талита не придала этому никакого значения, им приснился одинаковый сон. Талита рассказывала о какой-то гостинице, куда она пришла со своей матерью и куда можно было войти только со своим стулом. И тут Травелер вспомнил свой сон: гостиница без ванных комнат и он ходит по какому-то железнодорожному вокзалу с полотенцем в руках, ищет, где бы помыться. Он сказал ей: «Нам приснился почти один и тот же сон, мы были в гостинице без ванных комнат и без стульев». Талита рассмеялась: пора вставать, стыдно быть такими лентяями.