Алена зажгла над столом висячую лампочку, загоревшуюсябледно-зеленым огнем: еще светло было за окнами. Салтык не спеша достал изкармана порток плисовый кисет, не спеша свернул и загнал крючок, икнул и,пропустив в стекло лампочки соломину, закурил, сел на лавку.

— Подсевай, подсевай, — кинул он Алене,затятиваясь. — Что-й-то пирожка хочется.

— А рожна ня хочется? — спросила Алена, говоря сСалтыком тем особым, как будто грубым тоном, каким говорят при народе только слюбовниками.

— Их, пироги-то, надо уметь с умом печь, — сказалСалтык, далеко сплевывая. — Надо тебе каталог выписать. Когда я в Тифлисеслужил, так там хозяйкина дочь завсегда выписывала каталог, по какому все можноприготовить. Вот и ты — пошли в Москву письмо, вложи в него марку семь копеек инапиши: так, мол, и так, вышлите мне всех возможных каталогов.

— И то правда, — отозвался старик. — Ты,известно, все знаешь: где какие жители, где какие города…

Егор покосился и подумал: «Какие города! Много он, дурак,знает, окромя своего Тифлису! Вот я бы ему порассказал…» Ему очень захотелосьспора, в котором он вышел бы и умнее, и толковее, и бывалее Салтыка. Нонамерение попросить хлеба и еще что-то, чего он не мог определить, связывалоего, всегда смелого и болтливого, ставило в тупик — и перед кем же! —перед мужиками, которых он даже и сравнивать никогда не хотел с печниками,плотниками, малярами! Он только независимо откашлялся и, насасывая потухшуютрубку, притворяясь рассеянным, стал слушать: что-то еще сбрешет Салтык?

— Как же мне не знать! — сказал Салтык. — Дая не то что, я, как осень, беспременно опять туда! Там сейчас самая колбняидет, — сказал он, мельком взглянув на Алену и усмехнувшись. — Даей-богу: веселье, гулянье — кажный божий день, с восьми утра до двух ночи.Особливо в курсовых, и Пятигорске, в Кисловодске, в Висинтуках…

— Значит, скучать не имеют права, — вставил старики достал из кармана полушубка тавлинку.

— Ну, только там с деньгами хорошо, — продолжалСалтык, не слушая старика. — Без денег туда лучше и не показывайся. Тамтолько вино ничего не стоит. Там кажный грузин аграмадный виноградник имеет. Везутна базар в бочках — так и плескается.

— Имеют капитал добывать его, вот и плескается, —сказал Егор. — Авось, и это дело знаем не хуже твоего, — пробормоталон, чувствуя, что его опять начинает ломать, знобить, и неотступно думая ополушубке, которым он совершенно напрасно заткнул окно в караулке вместо того,чтобы надеть его, догадаться, что к вечеру после дождя будет прохладно.

Но Салтык не обратил внимания и на это замечание.

— Там, брат, — говорил он, неизвестно к комуобращаясь, — какие бульвары, сады! Сад князя Чалыкова на три квадратныхверсты тянется! Только из одного плохо: там, ночь пришла, без бурки ни шагу:стыдь. А в горах завсегда снег, круглый год не переводится…

«Дурак! — подумал Егор. — Без бурки! А спроси его,какая такая бурка — ни елды, кислая шерсть, не знает…» Бурка, она, брат,медвежья, иде ты мог ее заметить? — неожиданно для самого себя сказал онвслух.

И закрыл глаза. «Скука теперь в моем блиндаже… И напрасно,едрена мать, не взял я полушубка!» — подумал он, глядя на зеленый огоньлампочки, на лиловеющий воздух за окнами, в которые сек опять набежавший дождь,и вспоминая однообразный звон кустовых овсянок, жалостное цоканье чекканок.

— По горам там везде стежки проделаны, — говорилСалтык. — Черкес какой- нибудь разнесется… летит, скачет — как толькоголова цела! А глянешь на горы издали — как тучи заходят. Опять же из девок неплохо. Там к девкам пойтить — по таксе, за вход тридцать копеек. Ты вот старыйчеловек, а она тебя может кажная раскипятить.

— Нет, теперь не гожусь, — отвечал старик, двигаяплечами, почесывая их ерзающим полушубком. — А раньше я, правда, до девоквраг был! Мог с ними хорошо обойтиться.

Егор ухмыльнулся и хотел было рассказать, как один печникбобровым стручем опоил, отуманил, обольстил генеральскую дочь, —рассказать и дать понять, что печник этот был не кто иной, как он сам. Ноперебила Алена.

— Будя, бряхучий! — крикнула она темпритворно-злым тоном, которым здоровые бабы, имеющие старого мужа, прикрываютсвою любовь к щекотливым разговорам. — Будя, бястыжмй! Старый человек, ищо бреша! Табе вон на кладбишшу поместье давно готова! Двух жен похоронил!

— А я что? — сказал старик. — Я ничего.

— Народ там красивый, не униженный, — продолжалСалтык. — Есть старики по сту лет живут…

Егор и на это хотел возразить: живут-то живут, а на кой чертспрашивается? Но опять его перебили.

— Ну об этом ты оставь! — сказал старик, —Взять хоть к примеру меня такого-то; живу я семьдесят годов, шашнадцать человексвоей крови похоронил, а прожил бы до ста лет, от меня опять пошли бы плоды…Где ж тогда жить? И то народу развелось до гибели, а тогда прямо ели бы другдруга, как рыба в море. Вот приходил ко мне старик с того боку — сто пять,говорит. А уронил шапку — поднять не может.

— Это барский-то? Какой табе! — весело крикнулаАлена. — За водой еще сам ездит! Скоропостижный дед!

— Не хуже моей старухи, — сказал Егор. —Животолюбивая старуха! А я ее корми, журись об ней…

— А вот говорят же умные люди, — сказалстарик, — можно, говорят, век прожить, а как умрешь, не будешь причинен нитлению, ни прению. Только, говорят, не надо разгорячительной пищи есть. Я когдау господ жил, так там барчук был, на доктора учился. Был он мне дорогойприятель и, бывало, часто сказывал, будто кажный человек может свое телозахолодить, и, как помрет, тело тлеть не будет, а будет в воздух улетучиваться.

— Ну, это зря брешут, — возразил Салтык.

— Книги, значит, доказывают.

— Книги! — ухмыльнулся Салтык. — Ни ж можно схолодной кровью жить?

Егор, обиженный равнодушием, каким встречено было егозамечание о матери, опять вмешался и на этот раз уже совсем смело.

— А рыба? — спросил он. — Может же она схолодной кровью жить и распложаться?

Салтык повернул к нему голову.

— Та-ак! — сказал он насмешливо.

И вдруг решительно заговорил:

— Рыба! Да ты погляди, как она, рыба-то, ныряет,козлекает в воде! Ухитришься ты так-то? Ты вон мелешь — она с холодной кровью,а выложи ее на берег: улетучится она ай нет? Никуды она не может улетучиться!

Егор внезапно разгорячился.

— А я так скажу, — крикнул он, — а я тебескажу, что нашему брату, рабочему человеку, нельзя без горячей пищи! Ты вонмурло наел, тебе хорошо брехать! А я без пищи захворать могу! Я, может, кабысыт-то был…

— Ну, и вышли оба дураки! — закричал и старик,поднимаясь. Терпенья у нас не хватает, вот и не можем захолодить. А вы гляньте,как святые-то, угодники- то, какие богу-то угожали да не ели, не пили, какони-то делали? Как Ларивон-то святой делал? Мог же он три года одной редькойпитаться?