– Как же они лезли столько?

– Как-то лезли… – пожал плечами Федор.

– И ты нам предлагаешь с Есенией вот так же проползти по дну какой-нибудь реки под границей? – изумился Леонид.

Он представил, как беременная Есения будет несколько километров лезть по донной грязи, согнувшись в три погибели, и сам почти ощутил родовые схватки, которые за этим наверняка последуют.

– Нет, Есения такого не выдержит, – сказал он. – Надо что-то другое придумать…

– Какое же ты дитё все-таки, Лёньша! – хмыкнул в темноте Федор. – Куда тебя отпускать одного! Нет, сомнений быть не может: будете уходить вместе с Филиппом, тот свои интересы до конца блюсти станет, потому выведет вас отсюда, а там – поглядим! – и он замолчал, отвернувшись к стене.

«Для чего он мне эту речную историю рассказал? – недоумевал Леонид. – И заговорил прямо как Серега перед моим отъездом: „Куда тебя одного отпускать!“. Ничего, ведь справились же! Вон она, Есения, рядом, за стеночкой спокойно спит!»

И тут Леонид вдруг почувствовал непреодолимое желание увидеть Есению прямо сейчас.

«Пойду к ней!» – решил он.

Боясь передумать, он осторожно, стараясь не задеть спящего Григория Тарасовича, начал сползать с печки.

– Ты куда? – схватил его за руку Федор.

– К ней…

– Не тревожь ее сейчас… – строго сказал Федор.

– Я только посмотрю, – ответил Леонид, мягко освобождая свою руку из железной хватки Федора.

Он не стал надевать валенки, а как был – в носках, проскользнул на цыпочках к двери, за которой спала Есения, и медленно приоткрыл ее, опасаясь, как бы она не заскрипела.

Постояв немного на пороге, чтобы привыкнуть к темноте, почти не освещаемой маленьким огоньком горящей в углу перед образами лампадки, Леонид шагнул к кровати, на которой выделялся силуэт Есении.

Подойдя вплотную, он прислушался: Есения спала, отвернувшись лицом к стене, ее дыхание было ровным и глубоким. Рука, лежащая поверх темного мехового одеяла, отливала белым матовым светом.

Леонид опустился на колени перед кроватью и, склонившись к Есении, осторожно прикоснулся губами к ее обнаженному плечу.

«Замерзла, моя маленькая!» – ощутив прохладное прикосновение ее кожи, с нежностью подумал он.

Одним движением он стащил через голову футболку и накрыл ею плечо Есении, после чего вышел из комнаты, ступая на цыпочках.

Как только за ним закрылась дверь, Есения шевельнулась на кровати, с трудом переводя дыхание. Ее переполняли противоречивые чувства: все это время она безумно хотела, чтобы Леонид пришел к ней, но когда это произошло, она почему-то очень этого испугалась. Испугалась той лавины эмоций, которая обрушилась на нее.

Она не спала и слышала, как Леонид открывал дверь в ее комнату. Успев в последний момент положить обнаженную руку сверху на меховое одеяло и постеснявшись раскрыться более откровенно, она с бешено колотящимся сердцем замерла в ожидании. И в тот потрясающий момент, когда Леонид склонился к ее плечу с поцелуем, она последним усилием воли сумела удержаться и не выдать себя ни движением, ни сбившимся дыханием.

Сейчас она с трудом приходила в себя, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Высвободив вторую руку из-под одеяла, Есения потянула на себя футболку Леонида, согревающую ее оголенное плечо, и прижалась к ней лицом, вдыхая исходящий от нее знакомый запах Леонида. И не смогла сдержать стона от неожиданно накатившего на нее почти непереносимого желания. Она столько лет провела в холодной раковине своего одиночества, что ее буквально смяло это желание, заставив заметаться на постели.

Уже совершенно не владея собой, она откинула в сторону медвежье одеяло и, прижимая футболку к своему обнаженному телу, стала гладить мягкую ткань, словно это был сам ее хозяин.

– Я хочу тебя, я хочу тебя… – горячечно шептала она, одновременно вслушиваясь в собственные слова, словно их произносил он, и в этот момент перед ее внутренним взором стояло лицо Леонида, когда он овладевал ею в первый раз, там, в Юрмале.

Как он тогда боялся сделать ей больно! Как из последних сил сдерживал себя, в напряжении нависая над ней, осторожно и медленно проникая в глубь ее тела…

Подол футболки под неистово поглаживающей ее рукой соскользнул к низу живота, и теранув подшитым краем нежную плоть лона, вызвал у Есении еще больший взрыв эмоций, заставив изнемогавшую от страсти женщину широко развести бедра. Но в следующую секунду она опять судорожно свела бедра вместе и, перевернувшись на живот, изо всех сил прижалась к кровати, ощущая между ног скрутившуюся в валик футболку. Где-то в глубине ее тела зарождался, зрел и накапливался какой-то дикий восторг, грозивший затопить собой все: и сознание, и окружающее пространство.

А Леонид, вернувшись на печку, откинулся на спину и несколько раз потрогал пальцем свои губы, которые еще хранили ощущение прохладной кожи плеча Есении. Это было какое-то святое ощущение.

Если бы Леонид знал, какой взрыв чувств бушует сейчас за стеной, вряд ли бы он смог уснуть, но он об этом не подозревал, потому умиротворенно закрыл глаза и забылся сном праведника.

Бурый нервно проглотил очередную рюмку коньяка, не чувствуя ни вкуса, ни крепости, лишь в голове слегка шумело, но это было, скорее всего, от напряжения…

Демонстративно глянув на часы, на которых минутная стрелка уже успела отщелкать сорок минут после характерного хлопка, раздавшегося в трубке радиотелефона, Бурый подозвал метрдотеля и сказал, притягивая его к себе за пуговицу:

– Принеси счет, я уезжаю. Приедет Котов, будет спрашивать, скажи, что я поехал домой. Пусть теперь он звонит, я его и так тут с час, как дурак, прождал. Хотя нет, погоди, принеси-ка мне бумагу и ручку, я ему записку оставлю…

Вышколенный метрдотель мгновенно выудил из кармана блокнот с ручкой и протянул Бурому.

Тот вырвал из блокнота листок и, присев за стол, написал:

«Котов! Что там у тебя произошло? Совести у тебя нет, уже девять часов, я тебя час жду, блин! Проверь трубу, не могу до тебя дозвониться или заезжай ко мне домой. Буду ждать. Виктор».

Перечитав записку, он протянул ее метрдотелю:

– На вот, передай ему, как приедет.

– А если он не приедет? – спросил его метрдотель.

Бурый настороженно зыркнул на него исподлобья:

– Чего это он не придет? Опаздывает как всегда, ты же знаешь… – и, помолчав, вроде как нехотя добавил: – А если не приедет, то вернешь записку мне при следующей встрече.

Добавил он это для гарантии, чтобы метрдотель берег его записку, и когда все закрутится, она в нужное время оказалась у ментов, еще раз демонстрируя его, Бурого, святое неведение о произошедшем с Котовым несчастье. Никаких угрызений совести он не испытывал.