Борс прибавил:

— Если, конечно, у вас, галлов, хватит на это духу.

Прежде чем провансальцы успели изрубить их на куски, Ла Валлетт выбрался из кольца и заковылял вверх по склону. Оливер Старки был первым, кто бросился его поддержать, хотя он и сам был весь изранен. Гордость и драчливость достигли своего апогея, французские рыцари взревели, будто ненормальные, и рванулись заляпанным запекшейся кровью клином на знамена неверных. И столь неистовы были галлы в той дикости, которая исходила от них, что Тангейзер переменил свое мнение на их счет. Борс сделал попытку уйти за ними. Тангейзер оттащил его назад.

— Хватит так хватит, — сказал тот. — Мне пора облегчиться и раздобыть какой-нибудь еды.

Они пробрались обратно через разящую сточной канавой толпу дерущихся. Слишком разгоряченные и усталые, чтобы следить за дальнейшим продвижением раненого Ла Валлетта, они добрались до своей площадки и забрали ружья. Когда они все-таки развернулись, чтобы посмотреть, оказалось, что Ла Валлетт уже взошел сам и завел своих людей на вершину разрушенного бастиона и турецкие знамена полетели вниз в начавшейся кровавой оргии.

Таким образом, обе опасности этого дня миновали, и вся кривая куча окровавленных камней снова осталась в руках христиан. Восьмиугольный крест Иоанна Крестителя был поднят высоко, обмен непристойными выкриками и жестами состоялся, Господь Всемогущий был восхвален за избавление их от зла.

* * *

Весь день после полудня поредевшие отряды рабов и толпы горожан трудились не покладая рук, сбрасывая тела мусульман в канаву и возводя грубый бруствер вдоль искореженной стены. Команды метателей огня устраивались на новых местах со своими испускающими серные пары снарядами. Пушки заново окопали и нацелили. Зубчатые стены были укреплены, на них расположились новые отряды. Соратники Гуллу Кейки бродили между искалеченными и умирающими, перерезая глотки и забирая с тел мусульман все ценное.

Долгий день растаял, осадные пушки с драконьими пастями снова заревели в своих цепях. Когда каменные ядра и пули отскакивали от стен, они выбивали зловонные фонтанчики грязи из гниющего месива тел, сваленных в ров, и кислые испарения, выходящие при этом наружу, воспламеняли желто-зеленый ignis fatuus,[106]злобно светившийся в сумерках и ожерельем охватывающий горло Эль-Борго, словно духи покойников-мусульман пробуждались от возмущения, призывая своих товарищей вернуться и отомстить за них.

И этот призрачный призыв к оружию не остался без ответа; несмотря на ужас и огромные потери этого дня, вскоре после заката Великий турок атаковал снова по всему периметру стены. Тьма засверкала, сделалось светло, как днем, сатанинские хоры запели, а боги Востока и Запада отвернули свои лица, пристыженные, когда их ревностные служители снова принялись уничтожать друг друга.

* * *

Воскресенье, 19 августа 1565 года

Пост Кастилии — у костра на руинах

Хаотичность полуночного побоища превосходила все человеческие законы и мыслимые пределы, словно все до единого безумцы на земле были собраны здесь и выпущены на свободу в темноте. Мужчины рубили друг друга на куски в изнемогающей от зноя тьме. Удушливые столбы дыма усиливали общее смятение. Аркебузы трещали, и пушки гремели. Взрывы, языки пламени и вертящиеся снаряды с греческим огнем освещали чудовищную картину.

В этих прерывистых ярких всполохах света Карла засовывала, беря пригоршнями, свернутые кольцами кишки в распоротый живот какого-то испанца. Это не продлит ему жизнь, зато придаст пристойный вид, а в подобных крайних обстоятельствах сохранение хотя бы какого-то достоинства было важно. Карла уже приобрела сноровку в подобном деле, и, когда все внутренности были на месте, она заткнула рану подолом его рубахи, чтобы ничто не выпало обратно. Если он встанет или вдруг сделает резкое движение, кишки все равно вывалятся, но в этом смысле риск был невелик. Он лежал без движения, не сопротивляясь, лицо его желтело и белело в волнах света, глаза больше не светились страхом, взгляд был сосредоточен на приближающейся вечности. Мазок елея блестел на лбу. К губам пристали крошки хлеба от последнего причастия. Он был в объятиях Христа. Карла улыбнулась ему, он кивнул в ответ со странным удовлетворением. Она перекинула через плечо вещевой мешок и поднялась, оставив его умирать.

Карла заметила, что на нее смотрит Матиас; он держал под локтем шлем и стоял, перенеся весь вес на одну ногу, в позе статуи. Его кираса была в пятнах грязи, нарезное ружье висело за плечом. Лицо Матиаса было в тени, и Карла подумала: интересно, какие мысли отражаются на нем сейчас? Он подошел ближе, вышел на свет. Черная пороховая пыль покрывала его лицо, образуя чернильные подтеки на лбу над глазами. Он откинул назад грязные волосы, утирая пот, вытянул шею, склонил набок голову, показывая запекшуюся ранку длиной дюйма в два.

— Я просто весь изранен, — произнес он. — Мне необходима ваша помощь.

Она мельком взглянула на его порез.

— Царапина, — сказала она.

— Царапина?

Он так убедительно изобразил огорчение, что она ощутила себя обязанной внимательнее взглянуть на рану. Матиас едва не валился с ног, но рана все-таки была поверхностная. Он улыбнулся, сверкнув зубами, отчего пороховые подтеки вокруг глаз показались еще чернее.

— Ну какой еще повод позволил бы мне насладиться вашим обществом?

Она засмеялась, захваченная врасплох, и изумилась неожиданной радости, какую принес ей этот смех. Она достаточно часто улыбалась покалеченным и обреченным, но смех был позабытой привычкой. В последний раз, поняла Карла, она смеялась в ту ночь, когда он вернулся и рассказывал о своих похождениях в лагере язычников, которые в его исполнении приобретали комичный характер. С той ночи она его и не видела. Сейчас он сжимал в огромной ручище кожаную флягу и опаленную корзинку.

— Вода и вино от Господа, — сообщил он. — И еще хлеб, маринованные яйца, оливки и овечий сыр, прекрасно выдержанный. — Он указал подбородком на поле боя. — Умирающие могут уже подождать, да и мертвые возражать не станут. Идемте, вы должны отведать моего угощения, я настаиваю.

Он переложил свою ношу в руку со шлемом, освободившейся рукой подхватил ее под локоть и повел к брустверу, наскоро сложенному из обломков. Оставил все свои трофеи под камнем. Потом насобирал валяющихся неподалеку горящих деревянных обломков, сложил их в кучу, сделав костер.

— Не слишком похоже на очаг, — сказал он, — но лучше, чем ничего.

Карла смотрела, как он выгружает принесенные припасы.

— Я принес на троих, — сказал Тангейзер. — Где Ампаро?

— Она предпочитает общество Бурака, — ответила Карла. — Вид раненых ее расстраивает, да и когда она находится подальше отсюда, я хотя бы уверена в ее безопасности.

— Но не в своей собственной, — заметил он.

— В госпитале размещено в два раза больше народу, чем он вмещает обычно, площадь перед ним тоже забита, как и все дома, какие еще сохранились, даже тоннели и подземные хранилища. Раненых больше не приносят в госпиталь. Фра Лазаро сказал, что теперь мы сами будем приходить к ним.