Утром впечатление: 48 расстрелов вредителей, а почему не расстреляли вредителей жизней, всего московского населения, посадивших население без дров в ужасный холод? Деревья целы, их никто не вредил, головы у коммунистов на плечах: могут додуматься до необходимости отопления…

Далее известили: арестованы Егоров, Готье, Любавский, т. е. историки. Арестованы Чаянов, Громан, Базаров и ряд лиц как вредители.

Далее слухи — де арестован Пильняк, Пантелеймон Романов.

Не записываю всего узнанного за двое суток, но записанного достаточно, чтобы понять настроение, с каким набрасываю эту запись.

Какое-то странное легкомыслие от озлобленности, избитости, вытолкнутости.

«Плачущие, как не плачущие».

Да, я не плачущий. Мы не плачем, мы только — надломлены… (запись за 24 сентября 1930 г.)[1582]

Или:

Начался процесс меньшевиков, страшно читать, на скамье подсудимых фигурирует, как главный вредитель ШЕР, которого я помню еще студентом, и Володя Иков, которого помню приготовишкой — ПОЛИВАНОВЦЕМ, в 7 и 8 классе я с ним дружил, тогда он напоминал мне юношу Белинского, он был уже убежденный марксист, мои первые бои против материализма за социализм — с ним. Просто не могу себе представить его в качестве «вредителя» (запись за 4 марта 1931 г.)[1583].

Некоторые содержат оценку идеологических кампаний против писателей, деятелей культуры, интеллигенции:

Каждый номер «Литер<атурной> газеты» — расплев кого-нибудь, геволт, матерная ругань, обещания стереть с лица земли всеми усовершенствованными орудиями ГПУ и всею силой мирового пролетариата. Прочтя очередной залп статей, начинает кружиться голова и охватывает ужас за того, кого оплевали: жив ли он, не расстрелян ли он, не покончил ли он самоубийством…

Как у плевателей хватает слюней. Нива — для оплева — богатая. Не пусти пулю в себя Маяковский, была бы новая тема. После оплевания «Бани» — оплевание Маяковского. Как жаль, что он поспешил, мог бы застрелиться оплеванным, не подождал, и вся та слюна, которая готовилась для него, вылетела в каких-то умопостигаемых клеветников, которые де будут распространять слухи о причинах его смерти (никто не распространял), просто слюну, приготовленную для Маяковского, надо было извергнуть под лозунгом «За Маяковского» (им же все равно, в кого плевать, только бы были плевательницы). Плевательница — воистину огромна: вся литература, вся живопись, вся музыка и т. д. <…>

Действительно, «Литературная газета», которой каждый следующий номер есть «осрамление» кого-нибудь (все равно кого), даже не может служить бумажкой для нужника, ибо она сама г…, и утираешься, его размазывая. <…> (запись за 12 мая 1930 г.)[1584].

Или:

Хочется скорее в Кучино, чтобы усесться на покое и быть ближе к друзьям, страдающим, недугующим, обремененным. Огромный ноготь раздавливает нас, как клопов, с наслаждением — щелкая нашими жизнями, с тем различием, что мы не клопы, мы — действительная соль земли, без которой народ — не народ. Нами гордились во всех веках, у всех народов, и нами будут гордиться в будущем[1585]. Только в подлом, тупом бессмыслии теперешних дней, кто-то, превратив соль земли в клопов, защелкал нами: щелк, щелк — Гумилев, Блок, Андрей Соболь, Сергей Есенин, Маяковский. Щелкают револьверы, разрываются сердца, вешаются, просто захиревают от перманентных гонений и попреков. И мое сердце, мужественно колотившееся, ослабевает. Не могу, не могу вынести тупого бессмыслия, раздавливающего лучших вокруг меня.

Это — не отчаяние, это — смертельное изнеможение от усилий бодрить себя и других.

Дышат на ладан Соловьев, Иванов-Разумник, Волошин, Орешин, Пастернак — сколькие, щелк, щелк — «клоп за клопом»! Скоро мы, аллегорические «клопы», будем все передавлены. Не видят, что от одних «клопов», расплодившихся мириадами, не аллегорических, а только настоящих, грозят беды. <…> (запись за 15 сентября 1930 г.)[1586].

Некоторые описывают бытовые невзгоды, осмысляют тяготы повседневной жизни в Кучине:

<…> Сегодня урезали хлеб, завтра отняли керосин, послезавтра — сахар, помаленьку, полегоньку — локотком подталкивают к срыву в голодную смерть, в тифозное заболевание или замерзание.

Нечто эпическое звучит в нашей катастрофе, мы на грани того, чтобы стать голытьбой (запись за 17 января 1931 г.)[1587].

Или:

Теперь всюду вопрос: «К чему прикреплены, где работаете?», т. е. крепостное право проводится во все сферы жизни. Так и писатель, если не сумеет доказать, к чему он прикреплен, т. е. чей «крепостной» — лишается продовольствия (запись за 17 марта 1931 г.)[1588].

Некоторые яркие цитаты из дневника даже удостоились чести попасть в декабрьский отчетный доклад Секретно-политического отдела ОГПУ «Об антисоветской деятельности среди интеллигенции за 1931 год»[1589].

В этом докладе, отпечатанном в количестве 60 экземпляров и разосланном «всем членам Коллегии ОГПУ, всем полномочным представителям ОГПУ, всем начальникам 4‐х отделений СПО местных аппаратов ОГПУ»[1590], а также отправленном в ЦК ВКП(б) «т. Поскребышеву для т. Сталина, т. Кагановичу, т. Постышеву, т. Молотову»[1591], сообщалось, что в «Москве вскрыта подпольная организация антропософов, состоявшая, главным образом, из педагогов средней и низшей школы и нескольких библ<иотечных> работников», что «организация имела связи с заграницей и по Союзу» и что «идейным вдохновителем и руководителем организации был писатель-мистик А. Белый»[1592]. Для иллюстрации этого тезиса в докладе приводилось несколько весьма вольно отредактированных и смонтированных, но особенно контрреволюционных цитат из дневника 1930–1931 годов:

Не гориллам применять на практике идеи социального ритма. Действительность показывает, что понятие общины, коллектива, индивидуума в наших днях — «очки в руках мартышки», она — «то их понюхает, то их на хвост нанижет»… Восток гибнет от безобразия своего невежества. Запад гибнет от опухолей «брюха», но не невежественному Востоку оперировать эту опухоль… Оперировать может умеющий оперировать. Не умеющий — зарезает, — и мы зарезаем себя и Запад.

…Все окрасилось как-то тупо бессмысленно. Твои интересы к науке, к миру, искусству, к человеку — кому нужны в «СССР»?..

Чем интересовался мир, на протяжении тысячелетий… рухнуло на протяжении последних пяти лет у нас. Декретами отменили достижения тысячелетий, ибо мы переживаем «небывалый подъем».

Но радость ли блестит в глазах уличных прохожих? Переутомление, злость, страх и недоверие друг к другу точат эти серые, изможденные и отчасти уже деформированные, зверовидные какие-то лица. Лица дрессированных зверей, а не людей.

Ближе к друзьям, страдающим, горюющим, обремененным. Огромный ноготь раздавливает нас, как клопов, с наслаждением щелкая нашими жизнями, с тем различием, что мы не клопы, мы — действительная соль земли, без которой народ — не