— Посмотри на свои крылья, посмотри на мои крылья!

Артур сделал так, как я просила, и замер.

— Они… разные…

О да. Разные. Я разглядывала перья. Господи, как их много. Как же их много. Огромные, тонкие, в какой-то слизи. Как должно быть тяжело носить такие крылья. Они должны быть неподъемными.

— Разные, — кивнула, не приближаясь. — Что тебе сказал Ирз? Что ты ребенок ангела?

— Да!

И я расхохоталась. Он повелся, повелся. Бес так легко его одурачил. Просто бросил семена в нужную почву. Нашел для Арта подходящее оправдание, даже смысл подсказал. Я смеялась, стояла, чувствуя, как болят руки, и смеялась.

— Мара!

Это так нелепо. Так убого.

— Почему ты смеешься? Мара… Прекрати, слышишь.

Не могу прекратить. Просто не могу. Потому что такого просто быть не может. Не может. Поэтому Ирзамир не появлялся в том бассейне, поэтому пустил все на самотек. Бес был уверен, что Артур никуда не денется. Абсолютно уверен. И, черт возьми, оказался прав! Преданная собака, безмозглая игрушка… Так легко!

— Мара!

Слабая, трусливая скотина!

— Мара, прекрати, — я не поняла, как он подошел, схватил меня за плечи, встряхнул. — Успокойся. Успокойся немедленно!

Мой смех его пугал. Очень пугал. А я радовалась его испугу. Вот только руки ублюдка на себе терпеть больше не собиралась. Я оттолкнула нефилима, отступила на шаг, встав за кресло, сощурилась.

— Ты не сын ангела, идиота кусок! Ты сын демона, так же, как и я! — крикнула, глядя в глаза. Арт подался было ко мне, но после первых же слов замер. Глаза остекленели.

— Но…

— Заткнись и слушай, урод, — прошипела, кривясь. — Ирзамир обманул тебя. У ангелов не бывает детей. Они бесполые, они стерильные. У них не может быть детей. Нефилимы рождаются только от демонов!

— Ты врешь! — ткнул он в меня пальцем, но с места так и не сдвинулся. — Зачем ты врешь, Мара? — простонал, почти провыл.

— Я не вру.

— Крылья…

Я снова коротко расхохоталась.

— Только высшие демоны и первое поколение, созданное ими, могут создавать потомство, а высшие демоны… — я покачала головой, снова поймав взгляд убийцы. — Вспомни Библию, Арт, ты ведь так ее любишь, знаешь наизусть.

— Но…

— Падшие ангелы. Все высшие демоны — падшие ангелы, Арт. Поэтому у них крылья. А знаешь, почему черные? Потому что, когда изгнанники падали с неба в ад, их крылья горели. Воняли паленые перья. Вот только горели они из-за того, что их сжигали грехи.

— Гре…

— Знаешь, почему твои крылья такие черные? Такие тяжелые? Каждое твое перо — это грех, — с каким удовольствие я смотрела в его перепуганные, стеклянные глаза, с каким удовольствием видела там шок, боль, неверие. О да. Давай, осознавай, ублюдок.

— Мы рождаемся, таская за собой грехи отцов! Мы грешники по рождению. И я тебя поздравлю, конченный ты придурок, грехи твоего отца ты приумножил многократно! Поэтому твои крылья не такие, как мои. Поэтому они чернее бездны! — выплюнула я, улыбаясь.

Арт оказался рядом со мной через миг, отшвырнул в сторону кресло и ударил, голова дернулась, скулу обожгло, я упала, впечатавшись спиной в стену, снеся фотографии и картины.

— Ты врешь, врешь, сучка! — орал, почти выл он. Пнул меня в живот, по лицу, голове. — Ты врешь!

Я улыбнулась, стараясь удержать сознание на поверхности. Удары были сильными. Жгучими, тяжелыми, полными ярости. Он избивал меня и орал, хрипел. Пришлось терпеть, пришлось притворяться, стараясь не подавать виду. Мужик пинал так самозабвенно, так отчаянно, в полную силу. Так увлекся. Выл в клетке Крюгер, бросаясь на прутья. Еще чуть-чуть.

Вот.

Я схватила придурка за лодыжку, дернула, свалив с ног. Слишком тяжелые крылья, другой центр тяжести.

— Я не вру, — прошептала ему в губы, по-прежнему улыбаясь. — Ты грешник, самый отвратительный грешник, твоя душа так же черна, как твои крылья. И когда ты сдохнешь, то попадешь в ад.

— Мара, — он начал скулить, — зачем ты врешь мне? — протянул ко мне руки.

Я отстранилась, поднялась, дернула из всех сил толстую цепь, желая вырвать гнилое сердце Арта. И та порвалась. А он скулил у моих ног, хватаясь руками за воздух, протягивая их ко мне. Мразь!

И мне было мало. Я хотела его крови. Я жаждала его крови, и мой ненасытный, яростный ад вскипал раскаленным металлом, алчущими криков языками пламени, шептал голосом тысячелетнего пепла.

— Он никогда тебя не простит. Он никогда не примет тебя назад, — я опустилась на корточки перед ублюдком. — Все, что ты сделал, все, кого ты замучил, вернутся к тебе, они будут рвать тебя на части вечность, кромсать твое тело, сдирать кожу, проникать в кровь. Ты никому не нужен, Арт. И уж тем более ты не нужен Ему. Ты жалкий, никчемный сумасшедший.

— Нет!

— Да! — я наклонилась ближе. Арт сжал голову руками, съежился на полу, скрючился, подтянув колени к груди. — Скажи мне, Арт, у тебя есть кошмар? Самый страшный ненавистный сон. От которого ты просыпаешься в холодном поту, забившись в дальний угол кровати. Который засгавляет тебя трястись, возможно даже плакать. Который не отпускает тебя и спустя месяцы. У всех есть такой кошмар, — Артур дернулся, зажал уши руками. — Ты помнишь его, ты знаешь его наизусть. Каждую деталь, каждую подробность, каждый звук, шорох, слово. После этого кошмара ты куришь в открытую форточку, пьешь. Он так пугает тебя, что твои яйца сжимаются в горошины. Ведь так, Арт?

— Ты не знаешь… — замотал он головой. — Не знаешь…

— Знаю. Он ведь кажется таким реальным, правда? И каждый раз ты забываешь, что это всего лишь сон. Что можно проснуться. Хочешь знать почему?

— Прекрати…

— Потому что большая его часть соткана из твоих воспоминаний. Этот кошмар,

Арт, будет повторяться… Вечность, после того, как ты сдохнешь. Всегда. И ты не сможешь проснуться, не будет сигареты и форточки, не будет бутылки виски, дури не будет, спасительное утро просто не придет.

— Mapa… — его трясло. А я сидела и смотрела, и ничего не испытывала, кроме все той же глухой злости. Мало. Мне было мало. — Помоги мне…

— Помочь тебе? — я даже дернулась.

— Помоги…

— Тебе уже никто не поможет. Никогда, — покачала головой. — Ты сделал все, чтобы тебе уже невозможно было помочь.

— Мара… мы должны быть вместе… Мара… Помоги мне…

— Вместе? Да я ненавижу тебя, ты вызываешь отвращение, ты жалок. Всего лишь подобие мужчины. Я не хочу тебя убивать, Арт. Я хочу, чтобы ты страдал. Твое нытье, твои жалкий скулеж сейчас вызывают у меня удовлетворение, — урод смотрел на меня, слушал меня, кажется, даже перестав дышать. — Я хочу, чтобы каждый твой следующий день был страшнее предьщущего, хочу, чтобы голоса, которые преследовали тебя, вернулись и остались навсегда. Хочу, чтобы твой личный ад начался еще при жизни.