— Ты полагаешь, что от моего ответа что-то изменится? Тебе полегчает? Или что?

— Просто ответь.

— Ты у меня в отделе. В Совете, органе… управления другой стороной, если, конечно, ты знаешь, что это такое. Мы следим за такими, как твой… благодетель. Чем он тебя соблазнил, что предложил, чего тебе не хватало?

— Чем? Ты спрашиваешь… Серьезно? У тебя еще хватает наглости спрашивать меня? — истерических ноток прибавилось, гаду нравилось все больше. Безумие, так долго подавляемое, наконец-то прорвалось. Красота!

— Давай без этого, я тебя умоляю, — нарочито тяжело вздохнул. — Ты хоть понимаешь, к чему привело твое новое знакомство? Хочешь расскажу, что будет с тобой дальше? — дожидаться ответа не стал. — Тебя посадят, вне зависимости от того, расскажешь сейчас что-то или нет. Посадят тебя навсегда, суда не будет. Если не расскажешь, посадят вместе с иными, и ты станешь для них живым донором. Там много ублюдков. Они будут тянуть из тебя силу, поверь, через неделю ты даже с койки подняться не сможешь, ходить будешь под себя. Ну и прочие прелести тюрьмы никто не отменял: человеческая шлюха — это очень-очень сладкий подарок.

— Ты не… — в кислый вкус безумия примешался запах страха и недоверия.

— Что «не»? — усмехнулся я. — Не посмею. А ты проверь, Инесса. Ты — вся такая холеная, молоденькая, сочная. М-м-м, тебя оценят, — я причмокнул губами. — Так что заканчивай тратить мое время, и тогда я подумаю… Возможно, получится засунуть тебя к людям.

— У тебя нет такой власти! — взвизгнула крыса.

— О, ты даже себе не представляешь, какая у меня власть. Что? Новый знакомый не поделился? — и, видя застывшее, помрачневшее лицо, удовлетворенно продолжил. — Я — глава Контроля, милая. Я — исполнительная власть. Захочу, и ты растаешь. Захочу, и тебя будут пускать по кругу до конца твоих дней. Знаешь, говорят, через месяца три к этому даже можно привыкнуть. Любишь жесткий секс, Инесса? Когда сразу четверо баб? А шестеро? — я говорил, а девушка напротив становилась все бледнее и бледнее. В глазах появились слезы, руки сжались в кулаки, а нижняя губа дрожала. Еще чуть-чуть. Мне нравилось то, что я сейчас видел перед собой. Месть — очень приятная штука… Скольких она убила? Восьмерых? — Ты будешь подстилкой и для таких, как Георгий, и для таких, как я. Каждому будешь давать, даже охранникам. Охранники, кстати, мужики. Их члены вместо завтрака, обеда и ужина. Полагаю, тебе понравится. Они любят кровь и…

— Замолчи! — заорала Соколова и, закрыв лицо руками, зашлась в истерике.

Я поднялся на ноги.

— Ты подумай. А я пока кофе попью, — и вышел за дверь.

Я вернулся через полчаса, прислонился к стене возле зеркала, бросил на стол папку. Инесса моего взгляда избегала, смотрела в стол прямо перед собой. Косметика потекла, волосы растрепанные, бледная, руки, даже сжатые в кулаки, трясутся.

Еще, что ли, помариновать?

Хотелось бы, но время поджимает, мне еще второго ублюдка ловить.

— Ты понимаешь, что наделала, Инесса? — склонил я голову набок. — Они же дети, пусть и не такие, как ты. Кстати, последний мальчишка еще жив, хоть и в сознание пока не пришел. Ради чего ты стала убийцей?

— Я никого не убивала, — пробормотала девушка.

— Да что ты? — почти натурально удивился я. — А что ты делала, по-твоему?

— Я ведь именно из-за тебя оказался в вашем отделе. Когда самоубийства только начались, мы ничего не заподозрили. Такое бывает. Иные мало чем отличаются от людей, случается, им тоже не хочется жить. Особенно подросткам. Но когда за неполных два месяца в одном районе кончают с жизнью сразу четверо… Это наводит на мысли. Мы полезли в социальные сети, проверяли страницы, потом друзей, школы… И ничего: никаких безумных постов, никаких диких групп, и с кругом общения все в порядке. Родители, знакомые, учителя — все спокойно, никто не замечал никаких признаков. Эти дети были пусть и трудными, но убивать себя не хотели. За них захотела ты.

— Это не правда…

— Правда. А потом мы нашли ниточку… Ты была первой, кого я проверил. Тщательно проверил. Трудные подростки… Трудные иные подростки… Они все побывали в отделе, побывали у тебя, ты же психолог — это твоя работа. Такой очевидный след, так все просто… Но ты оказалась чиста: никаких подозрительных встреч, звонков — ничего. А количество суицидов все росло, и все в одном округе. И ты со всеми разговаривала. С каждым.

— Я ничего такого…

— Не говорила, — подтвердил я, снова перебивая тварь. — Я просмотрел записи сеансов. Все по правилам… На первый взгляд, конечно. И я начал проверять всех подряд, копать, наблюдать. Все ваши периодически работают с подростками: людей не хватает. И я продолжал искать, а потом объявился этот маньяк, и пришлось разрываться. Я бы вышел на тебя раньше, но ублюдок меня знатно отвлекал.

— Я не убивала их! — шарахнула она кулаками по столу.

— Убивала. Ты помогала своему покровителю. Сливала ему детей, давала к ним доступ. У меня ушло непростительно много времени, чтобы понять, как именно ты это делаешь. Но я все-таки нашел. Знаешь, что тебя выдало?

Она наконец-то подняла голову, полный отчаянья и злости взгляд и ни намека на раскаянье. Соколова не считала себя виноватой. И это, пожалуй, бесило больше всего. Вымораживало. Гад шипел внутри, почти захлебываясь собственной слюной, ему так хотелось сожрать тупую бабу, довести ее до точки невозврата, толкнуть за край. Господи, как сложно было сдерживаться, как тяжело, как невероятно велико было искушение.

Рано, еще рано…

Надо выяснить, где Георгий.

— Те самые записи сеансов и последний выживший мальчишка. Георгий был неаккуратен в последний раз — оставил следы, так похожие на змеиный укус. Знаешь, зачем ему дети? Он — бес, Инесса. Он кормится душами. Самоубийство — грех, Инесса. Душа грешника попадает к в ад, к тому, с кем заключила контракт при жизни. Ты раздавала детям визитки… Направо и налево, как добрая бабушка — конфеты, горстями. Визитки с телефоном доверия. Только там под номером доверия был другой номер, правда? Номер Георгия. Простой фокус, но, сука, действенный.

— Я не знала! — выкрикнула Соколова. — Я ничего не знала!

— Ой, да пошла ты на хер! — рявкнул в ответ я, отлепляясь от стены, упираясь руками в стол. Как же хотелось свернуть ей шею. — Незнание не освобождает от ответственности, — оскалился я, — такая простая истина, всем известная, а уж тебе-то… Но потом твоему благодетелю, видимо, стало мало, и он заставил тебя еще и крысятничать. Скажи, ты сливала ему все подряд или трепалась только о маньяке?

Ее глаза стали совсем огромными, Инесса смотрела на меня не мигая, пытаясь осмыслить то, что я сейчас сказал. Идиотка. Как можно быть такой идиоткой?

— Они не люди…

Я скривился:

— Давай без этого, — поднял руку, — монолог Шейлока я повторять не собираюсь, настроение не то. Тебя это не удивляет? Столько лет прошло, а по-прежнему актуально… — и тут я кое-что вспомнил, кое-что, что заставило меня мысленно улыбнуться и заново удивиться степени идиотизма Соколовой. — Знаешь, иногда, глядя на таких, как ты, я думаю, что этому миру уже ничего не поможет. Он скатится в ад рано или поздно. Но… всегда есть такие, как Мара, — Инесса сжала кулаки, губы, в глазах сверкнула злость, почти ненависть… — Светлые, открытые, готовые помочь.