– И ты здравствуй, сын Виглафа, – отвечал емувсадник. – Зачем ты спрашиваешь о том, что и сам знаешь? Или не хоронил тынынче свою мать, Фрейдис дочь Асбьёрна?

Седеющие космы лежали у него на плечах, нижняя половина лицапряталась в густой бороде. И только глаза зло и холодно смотрели на Халльгримаиз-под надвинутой войлочной шляпы.

Но эти глаза сразу изменились, когда Рунольв посмотрел навершину холма, на комья взрытого дёрна.

– Быстро же ты зарыл мою старуху, сын Виглафа… А я бысовсем не отказался взглянуть, много ли прибавилось у неё морщин.

Такие слова и таким голосом от Рунольва Скальда можно былоуслышать единожды в жизни. Халльгрим понял это и сказал:

– Ты сам знаешь, что я тебя сюда не звал. Но раз уж тыприехал, будь гостем. Мы ещё не всё сделали здесь, что собирались.

Тогда Рунольв хёвдинг спешился и махнул рукой своим молодцам.Те живо привязали коней, и работа возобновилась как ни в чем не бывало. Всевместе они привели в порядок вершину холма, а потом принесли с берега тяжёлыеплоские камни и отметили ими могилу, выложив контуры длинного корабля,обращённого носом на юг.

Вечером, когда собрали пир и внесли столы, и рабы прикатилизаморский бочонок, и хмельной рог по обычаю отправился вкруговую, РунольвРаудссон, хозяин Торсхова, впервые заметил странно одетую незнакомку, сидевшуюрядом с Хельги.

Он спросил:

– Кто это, Хельги? Никак ты женился?

Хельги вздрогнул так, словно в него угодила стрела.Халльгрим ответил за брата:

– Нет. Это гостья.

Рунольв, по счастью, в дальнейшие расспросы пускаться нестал. А Звениславка глядела прямо перед собой и всё видела тёмную внутренностьсруба, и медленно остывавшую тушу коня, и несчастных рабынь, и саму госпожу,освещённую тусклым огоньком.

Вот приподнимается конь… Встают, отряхивают платья служанки…И Фрейдис садится в повозке, а горбунья берёт в руки вожжи… Глухо ржет, ударяеткопытом чудовищный конь… и растворяется перед ним бревенчатая стена.

Ледяным холодом тянет оттуда, из темноты. В последний развспыхивает и гаснет маленький светильник. Необъятная ночь заполняет всё вокруг.Только шелестят во мраке шаги рабынь да поскрипывают колёса повозки, увозящейгоспожу Фрейдис в далёкий путь.

Рунольв со своими людьми прожил у братьев три дня, в течениекоторых ничего не произошло. А потом уехали, и он, и Эрлинг, – каждый ксебе.

Нет бедствия хуже неурожая!

Бывает неурожай хлебный. Бывает недород скотный. И ещёнеурожай морской, когда рыба уходит от берегов. Поодиночке эти бедствияслучаются почти каждый год, и люди поневоле привыкли с ними справляться. Нотрудно выжить, если все три наваливаются разом…

Потому-то приносят в жертву конунга, оказавшегосянесчастливым на мир и урожай. И чтут колдунью, умеющую наполнить проливыкосяками сельдей. И самый бедный двор редко обходится без пиров, устраиваемыхпо обычаю – трижды в год.

Первый пир собирают зимой, когда день перестает уменьшаться.Потом весной – на счастье засеянным полям. И наконец, осенью, когда собранурожай и выловлена треска… Это жертвенные пиры. Плохо тому хозяину, которогобедность вынуждает ими пренебречь! Бог Фрейр, дарующий приплод, может обойтимилостью его двор. А удача – оставить.

В Торсфиорде ни разу ещё не забывали об этих пирах. Воттолько соседей в гости здесь не приглашали. Рунольв пировал у себя в Торсхове,Виглафссоны – в Сэхейме. К старшим братьям приезжал ещё Эрлинг, и Хельгипринимал его ласково, ведь не дело ссориться в праздник.

Раньше в Сэхейм заглядывал иногда херсир по имени ГудмундСчастливый, старый друг Виглафа Хравна. Тот, что жил на острове в прибрежныхшхерах, в трёх днях пути к югу. Однако теперь его паруса с синими поперечинамипоявлялись в Торсфиорде всё реже. Шесть зим назад Гудмунд херсир потерялединственного сына Торгейра и с тех пор сделался угрюм…

А приезжал ли кто к Рунольву – того Виглафссоны не знали ине хотели знать.

Когда подошло время осеннего пира, Видгу по обыкновениюпослали за Приёмышем. Видга посадил Скегги в свою лодку и спихнул судёнышко вводу. Хельги сказал ему:

– Только пускай Эрлинг в этот раз не привозит с собойРунольва!

Накануне праздника Хельги подарил Звениславке золоченыепряжки: скреплять на плечах сарафан, который здешние женщины носилисоставленным из двух несшитых половинок. Звениславка не торопилась заводитьсебе чужеземные одежды – однако застёжки понравились. Каждая была почти владонь величиной, и между ними тянулась тонкая цепь. Другие цепочки свешивалисьс самих пряжек. Можно привесить к ним игольничек, обереги, маленькие ножны сножом…

С обеих фибул смотрели усатые мужские лица. Грозные лица…Хмурились сдвинутые брови, развевались схваченные бурей волосы, сурово гляделиглаза. Одно выглядело помоложе, другое постарше. Пряжки как бы говорили: смотривсякий, что за человек подарил нас подруге. Он такой же, как мы. Обидишь её –не спасёшь головы!

Хельги был вполне ровней этим двоим. Хотя, правда, нибороды, ни усов не носил.

– Нравится? – спросил он Звениславку. –Носить станешь?

Она ответила:

– Спасибо, Виглавич…

Он опустился на лавку и велел ей сесть рядом. И посоветовал:

– Носи так, чтобы смотрели один на другого. Это Хёгни иХедин, древние конунги. Хедин полюбил дочку Хёгни и увёз её от отца. Хёгинпогнался за ним и настиг, и девчонка не помогла им помириться. Тогда они повелисвоих людей в битву и полегли все до единого. Но девчонка была колдуньей иночью оживила убитых. И я слышал, будто они по сей день рубятся друг с другомгде-то на острове, а по ночам воскресают из мертвых!

Мимо них из дому и в дом сновали рабыни и жёны. Ставилсяхлеб, бродило пиво, готовилось мясо.

Хельги сказал:

– Я знаю, как выглядят твои пряжки, потому что это явелел старому Иллуги их сделать, и я видел их готовыми.

Он взял её руку и положил на своё колено. Стал перебиратьпальцы.

– Вот только тогда я думал, что они будут подарком моейневесте. И не тебе я собирался их подарить. Да и ты, как я думаю, не от меняхотела бы их получить. Расскажи про жениха!

Звениславка опустила голову, в груди поселилась тяжесть: охты, безжалостный!

– Что же тебе про него рассказать?

– Ты называла его имя, но я позабыл.

– Чурила… Чурила Мстиславич.

– Торлейв… Мстилейвссон, – медленно повторилХельги. – Все имена что-нибудь значат. Мое значит – Священный. А его?

– Предками Славный…