швабру, но всё-таки уборку героически закончил!

Такая же процедура проходила и в расположении других «отдохнувших юнкеров», но никто никогда никого не выдал и ни в чём не признался. Командиры, конечно, всё прекрасно понимали, и не только понимали, но и помнили себя молодыми. Поэтому дело заканчивалось корчеванием пеньков сосен, где бывшие гладиаторы даже иногда встречались, смеясь, вспоминали свои подвиги, жали друг другу руки и вместе курили.

Ну как тут было Апранину не вспомнить доблестных военных строителей моста в его родном городе, отчаянную местную шпану и то, чем всё это закончилось! Глупость, бравада и бескомпромиссность юности всегда соседствовали с благородством «до первой крови», великодушием, состраданием и мужской солидарностью.

Но музыкальные устремления не всегда ограничивались пробой физических сил и пространством клуба. Имели место гастроли по городу и не просто по городу, а по учебным заведениям с женским контингентом.

Актовый зал техникума электронных приборов был ярко освещён, девушки были ослепительны, начёсаны, залакированы и возбуждены. В пространстве носились флюиды весны, блеск глаз и запах польских духов из маленького флакончика с длинненьким горлышком «Быть может» или «Может быть».

Музыканты на сцене, Сергей Беляев и Коля Блинков с остервенением рвали струны, Серёжка Клочков отчаянно выбивал из своих барабанов новомодный «цепелин», Апранин ломал клавиши, а Шурик Шувалов, подражая Полу Маккартни, с английским акцентом завывал в микрофон, читая абракадабру из спрятанной на пульте газеты.

И вдруг посредине этого ада Апранин увидел её.

Стройная темноволосая девушка с большими серыми глазами вышла на сцену и, застенчиво улыбнувшись, попросила почему-то именно Юрия подыграть ей. Она спела песню про Золушку: помните, дорогой читатель, «хоть поверьте, хоть проверьте…» и больше в этот вечер они не расставались, а на прощание Апранин даже написал ей стихотворение, из которого следовало, что он натурально пропал!

Девушку звали Люба Антонова и жила она в районе, который именовался Заборьем, застроенном частными домами. Теперь Юрий рвался в увольнение, как кот к валерьянке, и у него даже появился сценический псевдоним Люан, который расшифровать, как вы сами понимаете, дорогие друзья, практически невозможно.

Они гуляли по улицам, в парке, держась за руку, они сидели в кино на последнем ряду, и на лавочке у её дома.

Всё развивалось нормально, пока Апранин не остался на месяц без увольнения, не вылезая из нарядов. Вначале он отчаялся и страшно переживал, но потом, вынужденно имея на это время, подумал и рассудил так, что, действительно, стоит ли завязывать девчонку на человека, который не знает даже свой завтрашний день!?

В общем, встретились они случайно и уже после нового года.

«…Как много было в ее словах сожаления о том, что я опоздал. Внешне создавалось впечатление будто бы она дала обет кому-то против своей воли, и вопреки всему своему желанию не может вернуться ко мне. Мы подошли к ее дому.

Было очень холодно, но ни она, ни я не замечали колючего дыхания морозной ночи. Звезды смотрели на нас с ледяной высоты январского неба ровным немигающим взглядом, словно боясь пропустить что-то такое, от чего зависела не только наша судьба, но и их.

Возле калитки она повернулась и морозный наст в последний раз хрустнул под ее каблучками. Она вдруг крепко прижалась ко мне с такой откровенностью и решительностью, будто бы провожала меня навсегда, не имея ни малейшей надежды на новую встречу.

Я не помню о чем говорил тогда, возможно вообще молчал, поскольку не мог разобраться в своих чувствах и мыслях сразу. Ее маленькие озябшие ладони в тонких кожаных перчатках осторожно скользили по моему лицу, как бы стараясь запечатлеть его навсегда. Я никогда еще не видел ее глаз так близко! Большие, переполненные нежностью и, в то же время еле заметной тревогой, они как бы просили: скажи мне что-нибудь хорошее, любимое, значительное, чтобы я могла поверить только тебе и забыть все остальное! Я же утонул в них, захлебнувшись в собственных чувствах, мысли мои разлетелись, язык задеревенел, а сердце, вырванное из груди моей этим взглядом, так и не смогло выразить до конца всего, что таило, и о чем так долго ничего не говорило своему обладателю. В поцелуе я почувствовал как дрожат ее замерзшие губы и прижал ее к себе сильнее, стараясь согреть. Она была так же доверчива и нежна, была все той же, но все-таки уже иной, чем минуту назад. Как бы получив еле уловимый ответ от моего молчания, она, видимо, подумала, что мне просто нечего ей сказать, откровенно и открыто. Мы простились.

Хотя во мне все кипело и протестовало против этого, но было стыдно даже самому себе признаться, что я не смог выдавить из себя ни единого слова любви к самому дорогому для меня существу на свете. В тайне я надеялся на возвращение, но это оказалось несбыточными грезами.

Порой бывает до ужаса тоскливо и грустно. Страшно осознавать, что ты никому не нужен, и никто тебя не ждет, и что ты никогда не сможешь заглянуть в глубину бесконечно родных и любимых глаз».

Так писал в своём дневнике курсант военного училища Юрка Апранин, все более и более расцарапывая жалость к самому себе, а попутно выискивая оправдания и загоняя поглубже трусость недозрелого, но амбициозного юноши, которому девушка призналась в симпатии к нему. Что с этим делать, он не знал и испугался, а она все поняла.

Положение младшего в семье предопределяло эгоизм, а произошедшее – позор молодого мужчины. Получалась гремучая смесь, грозившая комплексом на всю жизнь. А между тем шанс на счастье был упущен и, по прошествии многих лет, нашему герою пришлось-таки признать, что шанс этот был реальный и, пожалуй, единственный.

После записи в дневнике минуло больше полугода. Зима и весна пролетели в подготовке к «госам» и в стажировке на родине Степана Бендеры, прошли выпускные экзамены, «золотой карантин», и молодые лейтенанты разъехались по всей стране в свой первый офицерский отпуск.

Время шло быстро. Позади остался двухнедельный отдых на море. Август катился к концу и Юрий смаковал каждый час, проведенный на речке у Трёх Сосен, и с друзьями вечером на кухне у Шефа за столом под желтым абажуром. Домой он приходил, как правило, под утро, но, накануне вечером, обязательно звонил домой родителям, доложить, что у него всё хорошо, чтобы они не волновались и ложились спать, а он будет поздно.

Уже начинало светать, когда Апранин, осторожно открыв калитку, минуя огород и сиреневый куст у крыльца, на цыпочках проходил в дом. На кухонном столе под белоснежным