— Пользуйтесь. Местные кузнецы мне еще скуют.

Лех и Русс нарубили жердей, их прибили сверху бревен для лучшей связки. Чех соорудил что-то вроде скамейки для отдыха и небольшой помост для вещей. Спереди и сзади приладили по веслу для управления, кинули тройку жердей. Солнце садилось за темную каемку леса, когда плот был готов. Работники стояли и любовались своим созданием.

Вдруг из избушки выбежала женщина и, нелепо размахивая руками, стала выкрикивать:

— Ахти, беда мне! Ахти, пропаду я! Ратуйте, воины! Скорее, скорее!

— Что случилось? — спросил ее Чех.

— Казните меня, наказывайте меня, нет мне прощения!

— Да в чем дело?

— Туснельда сбежала!

Все трое кинулись к ней.

— Когда это произошло? — деловито спросил ее Чех.

— Сама не знаю. Вроде все время крутилась вокруг меня. А потом глядь, а ее и нет…

— Так, спокойно, — начал распоряжаться Чех. — Ты, Русс, бегом вверх по реке, скорее всего она направилась в сторону столицы. Ты, Лех, на всякий случай поспешай по течению, может, она решила запутать нас и направилась в противоположную сторону. А мы втроем прочешем в округе лес, хотя едва ли она на ночь глядя решилась углубиться в чащу. Там зверья хищного предостаточно, и она об этом прекрасно знает.

— Вокруг и волки шнырят, и медведи бродят, и рыси добычу сторожат, — промолвил из-за спины жены мужичишка. — У нас столько овец перетаскали, а однажды корову задрали.

— Ладно, о коровах потом, а сейчас все двинулись по указанным направлениям.

Сам он пошел в лес прямиком, слева от него засеменил мужичишка, имени которого он так и не узнал, справа двинулась Танфанда. Быстро темнело, формы деревьев расплылись, порой кусты начинали казаться человеком, Чех метался из стороны в сторону, проклиная себя за беспечность: надо было держать девушку возле себя, заставлять что-то делать на плоту, а он почему-то доверился этой незнакомой женщине. Впрочем, в то, что Танфанда нарочно отпустила княжну, он почему-то не верил, не такой была эта женщина, чтобы обмануть, хотя кто его знает, что за разговор происходил между ними за это время, все-таки они обе были германки, хотя и разных племен…

А Туснельду жаль, если пропадет. Всего-то два дня побыл он с ней, а невольно привязался. Ему вспоминались ее статная фигура, ладно сидящая на коне, он помнил прикосновения ее тела, ее неповторимый девичий запах, живой блеск в глазах… И вдруг представил ее поверженной на земле и растерзанной дикими зверями. И такой болью сжалось его сердце, что он невольно подумал: «Знать бы, что так случится, ни за что не стал красть!»…

Темнота сгустилась настолько, что уже в нескольких шагах ничего невозможно было разглядеть. Продолжать поиски было бессмысленно. И тогда Чех повернул назад, раздумывая на ходу, что предпринять завтра. На ночь Туснельда наверняка постарается укрыться в каком-нибудь убежище; если продолжать двигаться в такой темноте, то легко голову сломить. Далеко все равно не уйдет. Значит, надо встать с восходом солнца и продолжать погоню по всем направлениям. Весь день потратить на поиски. Ну, а если они окажутся бесполезными, то придется возвращаться пустыми, не выполнив задания.

Чех шел медленно, старательно обходя разные препятствия и боясь провалиться в какой-нибудь овраг. Вдруг впереди увидел какое-то бледное пятно. Он бы не обратил на него внимания, но пятно шевельнулось, и он, движимый каким-то особым чутьем, бросился в ту сторону. Пятно взметнулось, приобрело очертания девушки. Туснельда! Пока он бегал и искал ее вдалеке от реки, она спокойно сидела под деревом, как видно, надеясь вблизи жилья переждать ночь, а потом скрыться в лесу. Ничего не скажешь, соображение у нее работало неплохо.

Он схватил ее за руку. Она отчаянно вырывалась, даже пыталась кусаться, пинала его ногами.

— Пусти! — хрипела она в ненависти. — Все равно убегу!

«Нет уж, раз попалась, во второй раз я тебе этого не позволю сделать, — с тайным злорадством думал он, ведя ее, взъерошенную, упирающуюся, к избушке. — Буду постоянно держать возле себя, а на ночь связывать самыми надежными узлами».

Их появление в избушке вызвало радостное оживление. Лех и Русс приступили было к расспросам, как удалось поймать беглянку, а Чеху и сказать было нечего: сама в руки попалась.

— А мы не сообразили, что она могла испугаться темноты и затаиться невдалеке, — сокрушался Лех. — Надо было обшарить окрестные кустарники, а мы помчались черт-те куда!

— Думали, что раз вырвалась на свободу, то даст деру во всю мочь! — говорил Русс. — А она, вишь, схитрила, вокруг пальца нас обвела.

Мужичишка принялся подробно рассказывать, как он лазил по оврагам и буеракам, заплутался в темноте и провалился в какую-то яму, а под конец за труды свои тяжелые попросил у Чеха налить вина для восстановления сил. На радостях просьба была уважена.

Сели ужинать. Однако Туснельда от еды отказалась, забилась в угол и сидела не шелохнувшись, всем своим видом показывая ненависть и презрение к похитителям.

Наутро отплыли. Оттолкнулись шестами, и плот, не шелохнувшись, стал удаляться от берега. Было такое ощущение, что это не плот находится в движении, а берег с постройками и краем леса медленно, но настойчиво уходит от них; вслед им, сложив на подоле руки, смотрела Танфанда, бегал по песочку и махал руками мужичишка…

Солнышко светило весело, по небу плыли немногочисленные барашковые облака, и Русс не утерпел, проговорил радостно:

— Погодка чудесная ожидается. Плавание будет отменным!

Лех оторвался от кормового весла, повертел головой, ответил:

— Я бы не стал с такой уверенностью говорить о хорошей погоде.

— Почему?

— Да вон взгляни на избушку. Видишь, как дым за трубу завивается? Не иначе, как к дождю.

— Ты как ворон столетний, все-то у тебя плохо…

Чех прохаживался по плоту, оглядывал берега, изредка посматривал на Туснельду. Та сидела на скамеечке не шевелясь, смотрела упорно вперед и старалась никого не замечать. Утром она все-таки поела, но с таким видом, будто сделала кому-то большое одолжение. А Чех с ужасом вспоминал прошлый вечер: как бы он себя чувствовал сейчас, если бы ей удалось сбежать от них? С какими глазами появился перед Аврелием?

Между тем плот выплыл на середину реки и понесся, подхваченный быстрым течением. Перед путниками стали открываться красоты берегов. На высоких кручах могучими богатырями в медных доспехах стояли сосны, мощными кущами покоились вековые буки и дубы, к самой воде склонялись грустные ивы, плотно заполняли низины неприхотливые кустарники, порой встречались просторные луга с сочной травой. Стремительно носились белые чайки, ныряли в воду, хватали зазевавшуюся рыбешку и с гортанным криком уносились ввысь. Картины менялись постоянно, виды открывались один другого красивее, и невозможно было глаз оторвать, и что бы братья ни делали, они при первой возможности старались взглянуть вокруг: а что там нового появилось на этот раз?..