Я спасаю жизни, он их отнимает.

Я ненавижу его, а он меня использует. Использует, потому что сама позволяю!

Разве я успокоюсь, отомстив Олегу? Поверну время вспять и соберу осколки разбитого сердца? Нет, я никогда его не забуду. Лишь смирюсь. Тогда зачем вообще весь этот спектакль? Меня засасывает в топь, откуда в какой-то момент не будет обратного пути. Из пленницы я превращусь в преступницу. Я не могу жертвовать собой ради возмездия.

Трясущейся рукой включаю телефон и размышляю, куда звонить — в полицию или маме. Она от ужаса умрет, если вот так узнает, во что я вляпалась. Нет, лучше уж в полицию. Вызволят меня из этого ада, а после и маме все расскажу.

Блин, как же неудобно нажимать на эти мелкие кнопочки!

— И что потом? — Камиль выхватывает телефон из моей руки, и я только сейчас замечаю, что девушки уже ушли. — Ты реально думаешь, что у нас нет связей в федеральных органах? — Он вертит телефон пальцами, вынуждая меня спиной вжаться в угол. — Меня отпустят, и я приду за тобой снова. Мы же договаривались. Почему ты меня не слушаешь?

— Ты пьян. Тебе что-то померещилось. Я полезла в сумочку за салфетками и…

— Заткнись! — орет он и со всей дури разбивает телефон о стену.

Меня подкидывает, с губ срывается писк. Ноги подкашиваются, и я спиной стекаю по кафелю, но Камиль подхватывает меня под ребра и вдавливает в стену, накаляя воздух между нами запахом виски.

— Сдать меня хотела? — рычит, пальцами второй руки схватив за шею. — За что? Что плохого я тебе сделал? Мне было приказано кончить тебя. Но ты здесь — сытая, одетая, под защитой. Ты пообещала сотрудничать, согласилась на сделку, даже заявила, что готова выйти за меня, лишь бы «Олег» страдал. — Он вдруг плотоядно улыбается, чуть сощурившись. — Ты, сука, хотела заставить меня поверить тебе, а потом воткнуть нож в спину? Со мной в такие игры играть опасно, сладкая. Я по жизни победитель.

— Мне следовало просветиться деталями твоего плана, прежде чем соглашаться. О том, что придется притворяться твоей девушкой, уговора не было. А теперь на меня открыла охоту твоя полоумная бывшая. И сколько еще врагов я нацепляю, как колючки, пока буду выполнять твои приказы?

— Враги есть только у тех, кого боятся. Ты должна радоваться.

— Сейчас описаюсь от радости.

— Я не пойму тебя, — хмурится он. — Ты сначала соглашаешься, потом передумываешь. Снова соглашаешься, а через пять минут звонишь в полицию. Перестань вести себя как ребенок.

— Я? Это ты ведешь себя по-идиотски! Не нравится Глеб? Так убей его! Тебе это не составит труда. И проблема будет решена. К чему эти танцы с бубном?

Камиль поджимает губы, сильнее сдавив мое горло. Ну, давай же, еще чуть-чуть — я задохнусь, и дело с концом. Но он передумывает. Ослабляет пальцы. Мы смотрим друг другу в глаза, и я чувствую, как трезвею.

— Смерть — слишком легкое наказание для него, да? — предполагаю я. — Ты хочешь насладиться его фиаско. Хочешь, чтобы Адель прозрела и просила у вас с братом прощение. Ты еще коварнее, чем я думала. Садист.

Он молча отпускает меня, берет мою сумочку и шагает к выходу. У двери замирает, чуть повернув голову.

— Больше никакого телефона. Выкинешь еще номер — посажу на цепь. Ты меня знаешь. Я не шучу.

Дав себе минуту отдышаться, я печальным взглядом окидываю осколки телефона на полу, перешагиваю и послушно топаю за своим хозяином, пока он не нацепил на меня поводок.

Чеховской уже еле держится на ногах, и Камиль едва ли ни волоком тащит его к такси. Отвозит к загородному дому и передает в руки начальника службы охраны.

Меня прилично укачивает в машине. Толком ничего не ела последние дни, стресс, коктейль: неудивительно, что тошнота подкатывает к горлу.

— Что с тобой? Бледная, как смерть, — замечает Камиль, вернувшись в такси после утомительного прощания с пьяным братом.

— Давай спишем это на осенний авитаминоз.

— Купить тебе «ВитаМишек» с облепихой?

— Очень смешно.

Отвернувшись, Камиль велит водителю везти нас в город. Мне становится только хуже. Уже рукой зажимаю рот, что наконец заставляет Камиля вывести меня на свежий воздух.

Я опираюсь о капот, дыша полной грудью. Голова перестает кружиться, но ног почти не чувствую. Камиль кивает на круглосуточную аптеку и командует:

— Стой здесь!

Как будто я в состоянии куда-то бежать! Стою. Конечно, покорно стою и жду, пока он вернется с маленьким пакетиком.

— Ты серьезно? — усмехаюсь я. — Мне не помогут витамины. Причина моего недомогания в тебе! — Тыкаю пальцем в его грудь, а он достает из пакетика три тест-полоски, веером раскрыв их передо мной.

— Вряд ли во мне, — отвечает, сверля меня своими бездонными глазами-воронками. — Этот сюрприз тебе мог достаться только от «Олега».

Глава 13. Незаживающие раны

Камиль

Медсестричка старается не подавать вида, но я вижу, как она нервничает. Губы поджимаются, пальцы подрагивают, моргает часто, пока мы едем домой. А потом, не разуваясь, бежит в ванную.

Заваливаюсь в кресло и включаю телек, чтобы отвлечься. Не получается. Слишком болезненна для меня тема беременности. И что я буду делать с ней, если тест нарисует нам две полоски? Тащить на себе ее спиногрыза? Вот что бывает, когда проявляешь инициативу на работе. А грохнул бы ее — и сейчас не пришлось бы дергаться.

Жизнерадостная реклама детских подгузников тянет мою руку к пульту. Вырубаю телек и сижу в полной темноте, невольно вспомнив, с каким мальчишеским трепетом держал в руках снимок УЗИ, а Ермакова объясняла мне, где тельце и головка малыша.

Все рассыпалось, превратилось в пепел. Я поклялся самому себе, что отныне никогда не позволю себе такую вольность, как любовь. Она — самое беспощадное чувство в мире. Испивает тебя до дна, иссушает, замораживает. Ты падаешь в бездну, погружаешься во тьму. Только потому, что однажды полюбил.

С силой потираю лицо и ударяю себя по щекам. Нельзя раскисать!

Поднимаю себя с кресла и тащусь к ванной. Стучусь в дверь с прямым вопросом:

— Ты там уснула?

— На это требуется немного времени, — отвечает медсестричка.

— Надеюсь, у тебя есть знакомый гинеколог, который быстро уладит этот вопрос. Аборт вроде бы безвреден на ранних сроках.

Секундная тишина — и дверь распахивается. Медсестричка смотрит на меня с той же решительностью, с какой смотрела, когда отказывалась пить яд.

— Аборт на любом сроке вреден.

— Только не говори, что хочешь растить отпрыска Глеба.

— Отпрыска? — кривит она губы. — Ты Артура