Чёрт надрывался подряд часа полтора. Потом его рыдания перешли в крик, а крик – в вой. Хриплый, тяжелый. Он уже под конец не хотел плакать или выть. Само собой как-то выходило.

С тех пор он часто вспоминал унылый рисунок обоев родительской комнаты, даже сейчас, в пятнадцать лет, обои не забывались. Ведь именно на них таращился маленький, взъерошенный, обессилевший от обиды и горя Чёрт, пока не пришли родители.

С того самого вечера он возненавидел брата. Став постарше, нашел ему подходящую кличку – Опарыш.

Однажды он сказал в лицо Опарышу:

– Ты – Опарыш. Слышишь, что я сказал?

Тот опешил, заморгал, оскалился, хотел щелкнуть Чёрта по затылку. Но Чёрт увернулся, поймал руку брата и укусил до крови.

С того времени Чёрт стал самим собой. Сильным, гордым, злым – именно так ощущал себя. Но то, что случилось с ним за последнюю неделю, оказалось катастрофой. Кто он сейчас? Мафия? Степан? Урюк? Чмоишик?

Хуже. Он – трус.

Что они задумали? Что?! Снова избить его? Стащить джинсы? Уже несмешно. Поставить на колени? Заставить есть землю? Привязать в заброшенном уголке городского парка к дереву и отхлестать прутьями?

Зачем? Зачем он задает себе эти вопросы? Зачем ищет ответный ход взбунтовавшейся команды?

Вот бы встретиться с обезумевшей командой спокойно, без напряга, как раньше! Он бы объяснил тогда и Панку, и Гиви, и закоренелым чмошникам Горохову, Козлову, в чем, собственно, дело.

После той дурацкой истории с выпускницей, после встречи с ее полоумным фазером Эльза затарилась к нему, Чёрту, домой. Довольно поздно. Она плюхнулась на софу, поджала под себя ноги-палочки и спросила:

– Знаешь, зачем я пришла? Я пришла тебе сказать: твоя тёлка не фонтан.

– Да-а? – Чёрт не шелохнулся в кресле. Сидел в любимой позе – вытянув ноги, посасывая сигарету. – Ну и?..

– Что ты в ней нашел?

– Она умеет то, чего не умеешь ты. И вообще я не просил тебя закатывать мне семейные сцены.

– Я тоже умею то, что умеет она.

– Неужели? – Чёрт искренне удивился.

Он знал о каждом из команды его прошлое, настоящее и, наверное, мог бы предсказать и будущее. Он не ожидал от Эльзы подобной прыти. Врет все.

– Давай попробуем, – тихо сказала Эльза и облизнула губы.

– Слушай, малышка, я спать хочу. Тащись домой, а? Надоело.

Эльза подпрыгнула, встала и прошипела:

– Ты у меня это запомнишь-ш-ш!.. Думаешь, мафия, все можно!.. Обижать можно?

Она хлопнула дверью.

…Вот что бы он рассказал этим ублюдкам. Он бы так и сказал: «Мужики, Эльза – продажная девочка. Спросите у нее, что она мне предлагала».

Нет, ни к чему им это рассказывать. Они и слушать не захотят. Так что они задумали? Что?! Его, Чёрта, бывшая команда?

Год назад, когда они все учились в восьмом классе, он, Чёрт, их всех собрал воедино, сжал и сплющил в нужную ему форму под названием «команда».

И он отчетливо вспомнил всё-всё, будто вернулся в те, теперь уже далекие, дни. «Я их, всех четверых, приглядывал. Я их вычленял, проклятых чмошников».

Да, конечно. Не стал же он сколачивать команду в школе, хотя и там мог бы попробовать, ведь тоже знал и чувствовал всех одноклассников до единого. Как облупленных. Но в школе его тоже знали как облупленного. И на что он способен, и по каким предметам силен, и где родители работают, и брата его, Опарыша, тоже знали. В школе Чёрт не был загадкой, тайной, он был открыт – эдакая пустая квартира для новоселов. Как, впрочем, открыты все вокруг… Мог попробовать вырваться в лидеры, но зачем, если не наверняка? Тем более в классе с первых же лет учебы заводилами были уже другие – чмошник Захаров и его дружок, дебил Затонский. Именно они подбивали класс прогуливать уроки, грубили учителям (причем весь класс должен был реагировать непринужденным дружным ржанием), сколачивали футбольную команду, а когда, год назад, родичи купили им теннисные ракетки, таскали на какие-то нелегальные корты целый шлейф почитателей и единомышленников.

Чёрт предпочитал в школе тень и роль наблюдателя. Самый лучший выход из дурацкого положения, когда не хочешь участвовать в коллективных дебилизмах.

Но как мечтал Чёрт о чьей-то преданности, собачьей, отрешенной, чтобы глаза в глаза и в глазах визави – покорность! Это было необъяснимое желание, идущее из Чёртова нутра, как жажда в жаркую погоду. Желание это жило в нем, шевелилось, напоминало остро о себе, когда он наблюдал, как самоутверждались Захаров с Затонским, как говорил по телефону Хэнк с какими-то невидимыми просителями и подчиненными, как раскованно, свободно, зло вел себя Опарыш, приезжая в редкие гости, его хлесткие речи о личной жизни.

И когда его желание воспалилось, до болезненности обострилось и стало причинять физические страдания – начало дергаться лицо в самые неприятные минуты, начали потеть и покрываться зудящей сыпью руки между пальцами, клокотать бешено сердце, – вот тогда-то ему и встретились Панок и Гиви. И спустя какое-то время Козлов, Горохов и Эльза.

Их всех связал двор, свел безымянный клочок московской земли.

Ничего особенного в их первых встречах не было. Просто они сначала случайно сталкивались в беседке, чтобы перекурить; беседка была новая, девственная, еще не заплеванная, дома вокруг были тоже новые, и они, мальчики-колокольчики, тоже здесь были новыми, недавно въехавшими в новые квартиры. Только в разные дома: Чёрт – в престижный, с консьержкой в подъезде, остальные – кто в пятиэтажки, кто в панельные или блочные.

Чёрт рассказывал анекдоты и приносил их в изобилии: дома считалось за правило, за негласный закон, рассказать за ужином пару свежих анекдотов. Как-то раз вынес на всеобщее обозрение и ощупывание отцовский портативный, очень классный магнитофон. Часа два они слушали, роняя слюни, модные записи. Как-то удалось увести незамеченной пачку «Мальборо», жвачка не переводилась: отец снабжал ею постоянно.

Ребята через месяц смотрели Чёрту в рот, у них не было всех этих модных вещей и штучек. А хотелось иметь! Или хотя бы вот так – подержать с благоговением в руках, попробовать.

Чёрт щедро давал и держать, и пробовать. Панку – особенно. Тот за вещь, которую ему Чёрт давал поносить на вечер, готов был преданно служить верой и правдой до гроба. Из Панка Чёрт задумал сделать особенно преданного.

Потом, когда они стали командой, а он – мафией, у них были выходы в центр, о которых он мечтал, – на Пушку, Трубку, по Челюсти. Это были самые ликующие моменты в его жизни. Он чувствовал себя необычайно сильным, независимым, недосягаемым. Он весь был как олицетворение власти. Сумрачно горящие глаза, шикарная грива вороной масти – чмошники-то по моде стригутся, оставляя физкультприветовский бобрик, – резкие, ловкие движения, плотно облегающие джинсы, ласковое дрожание цепочки на шее. А сзади они – шлейф из верных, преданных, ловящих каждое его слово, как благодатный дождь; сзади они – его подчиненные.