«И вот однажды Ундина открывает тайну: на самом деле Юлия – дочь рыбака Карла и его жены Карлы. Юлия знать об этом ничего не хочет, она вне себя от гнева – с этими людьми у нее не может быть ничего общего. А теперь слушай: чтобы установить истину, приподнимают роскошные волосы Юлии. Ее уши, ее шея, ее плечи покрыты маленькими темными родинками – вот как моя щетина – и их так же много», – перебивает он сам себя и останавливается, мне кажется, он ждет моей реакции, но я не доставляю ему этого удовольствия. «Мне правда нужно побриться», – говорит он. «Карла, кстати, узнала родинки, узнала свою дочь, но молчит об этом – такая злая дочь ей не нужна».

– Что это было?

– Я бросила в воду кольцо.

– Ты это со мной сейчас разговаривала? Это вообще ты была? Ты сейчас сказала, что выкинула в воду кольцо?

Я молчу.

– У тебя… твой голос и правда… он в самом деле … красивый.

Я молчу.

Он принимается насвистывать песню, он уже насвистывал ее перед кондитерской – когда это было? Несколько минут назад? Несколько часов? И снова мне кажется, что я вот-вот узнаю ее; он переходит со свиста на пение и обратно, и я понимаю, что песня мне совершенно незнакома. Этот текст я никогда не слышала. Пусть пес голодный воет… Свист… Любовь бродяжить любит… Свист… С одним с другим покружит… Он умолкает. Нерешительно подходит к парапету и внимательно всматривается в воду, как будто надеется увидеть мое кольцо, потом говорит: «Юлия каждый день умывается водой из замкового колодца, она надеется, что колодезная вода смоет черные родинки. Ундина приказывает завалить колодец валуном, Юлия обижается и убегает из дому. Юлий спешит за ней и возвращает обратно в замок. Ундина примечает, что с этого дня Юлий все больше привязывается к Юлии». Мы доходим до пристани для прогулочных судов, на том берегу черной громадой высится собор, у причала – ни одного кораблика, я спрашиваю себя, где они ночуют. Он садится на каменные ступени рядом с билетной кассой, я стою рядом с ним, маленькие волны чвакают о камни набережной.

«Они отправляются на речную прогулку, – рассказывает он дальше, – с каждым мгновением течение становится все сильней, волны все выше, поток все неукротимей. Судно дает крен. Юлий призывает Ундину действовать, но ей не удается успокоить стихию. У Юлия вырывается проклятие, Ундина всхлипывает, падает за борт и исчезает в пучине». И снова он насвистывает, снова он поет: С одним с другим покружит, и еще: Голубка, спи, мой свет. Сердце мое холодеет, ледяной ветер пронизывает меня. Я хочу подняться по ступеням, чтобы идти дальше по набережной, но он хватает меня за локоть и прижимает палец к губам. Я застываю на месте. Одинокая птица ведет долгую, протяжную, печальную мелодию, которая все ускоряется и в конце концов захлебывается, словно всхлипывая. Я думаю о дроздах в вечерних сумерках. «Ну что ты, это же соловей», – говорит он, читая мои мысли. Я взбираюсь по ступеням и иду дальше, не слышу его шагов и оборачиваюсь. «Это хорошо, что тебя интересует, где я», – замечает он – всего на пару шагов позади меня – и, немного помолчав, продолжает рассказ: «Ундина является рыцарю во сне, поначалу часто, потом все реже. Поначалу это разные цветные сны, заставляющие его тосковать, со временем остается один бесцветный сон, внушающий ужас: Ундина появляется, отбрасывает назад мокрые волосы, пронзает его взглядом и говорит: “Если ты снова женишься, я тебя убью”. Но ведь именно это и планирует рыцарь – он хочет жениться на Юлии, когда закончится год траура. Жена рыбака умирает, и тот требует, чтобы дочь вернулась к нему, он хочет, чтобы она жила с ним в доме у реки. Карл против свадьбы и соглашается лишь тогда, когда Юлий предлагает ему огромный выкуп».

Я мчусь и, игнорируя подземный переход, пересекаю мост с оживленным движением. Достигнув цели, останавливаюсь. Он все еще на другой стороне и машет мне рукой.

«Нельзя сказать, что на свадьбе царит веселье, – продолжает он, перейдя мост. – Юлия, невеста, еще беспечнее и веселее всех. Она прихорашивается к брачной ночи. Ее ненавистные смоляные родинки замазать не удается. Немного помедлив, она приказывает открыть колодец, и больше никто не может ей этого запретить. Камень подается на удивление легко, как будто какая-то сила снизу помогает его приподнять».

Он скрещивает руки и говорит: «А здесь у воды прохладно. Давай прибавим ходу». Мы почти бежим, ему не хватает воздуха, чтобы рассказывать. «Едва колодец открыли, – говорит он, тяжело дыша, – как из него появляется Ундина, вода стекает с нее ручьями, она горько плачет, в отчаянии закрывая руками лицо. Юлия застывает на месте. Она видит, как Ундина медленно, тяжелой скованной поступью направляется в покои Юлия».

Он спешит дальше. Я за ним по пятам. Я хочу схватить его за плечо и заставить продолжить рассказ, но не делаю этого. Он бежит все быстрее, набережная с ее фонарями в тени плакучих ив кажется бесконечной. Я поднимаю с краю дорожки палку и при каждом шаге ударяю по парапету набережной, что доходит мне до бедра. Он тормозит, хватает ртом воздух, потом рассказывает дальше, все время останавливаясь, чтобы глотнуть воздуха: «Раздается стук в дверь, Юлий отзывается в глубокой печали: “Иду, любимая”. Дверь открывается – за ней стоит Ундина. “Я здесь”, – говорит она. Она божественно прекрасна, Юлий наклоняется к ней, они целуются». Он переводит дух. «Она не отпускает его, пока наконец дыхание его не прерывается и безжизненное тело не выскальзывает из ее объятий на пол». Он протягивает ко мне руку. «“Я зацеловала его до смерти”, – говорит Ундина, когда открывается дверь и появляется Юлия». Я подаюсь назад. «Я больше не могу», – говорю я. Не могу больше сделать ни шага.

Я сижу рядом с ним в такси. Сначала он отвел меня к ближайшей станции метро и смотрел, как до меня постепенно доходит, что поездов больше нет. Улыбнулся мне и вызвал такси. Спросил: «Назад к началу?» Я кивнула и села в такси, он сел с другой стороны, и вот мы уже сидим рядом. Водитель выключает радио, мы молчим.

У стойки сидит Регина, я ее сразу узнала. Я слегка пихаю ее в спину, она оборачивается в другую сторону и видит сначала его. «Привет, Иоганн», – говорит она. «Привет, Регина», – отвечает он. Регина рада меня видеть, но, кажется, ничуть не удивлена, застав меня с ним. «Иоганн, – говорю я, – значит, тебя зовут Иоганн». Его взгляд снова здесь. Его невероятные, пронзающие насквозь, слишком светлые, голубые глаза хаски. «Ты только посмотри на это, – говорит он Регине и показывает на свою бороду, не отводя от меня взгляда, – с ума сойти, правда?» Он уходит в туалет. Регина улыбается мне: «Рада тебя видеть».

Я улыбаюсь в ответ.

– Давно в городе?

– Со вчерашнего дня.

– Я уже чуток выпила, – говорит она. – Я сегодня закончила пьесу.

– Здорово, поздравляю, – говорю я. – Кто ставит?

О чем мы говорили дальше, я вспомнить не могу, несмотря на все усилия. Помню только, как он вернулся из туалета, тот, кто вдруг обрел имя. Он свежевыбрит. «Слишком темно в этом чулане, – сообщает он и похлопывает себя по щекам, – пойдет? Это как оккупационные войска». Я не понимаю, что он имеет в виду. Смотрю на Регину. Она разговаривает с барменом.