«Да», – отвечаю я. Сказать «нет» было бы странно – нет, я его не знаю, но все равно договорилась с ним встретиться.

Блондин-в-очках смотрит на меня. «Да, мы знакомы», – говорит он. Голос у него осипший, он откашливается. «У меня есть пластырь». Он достает из сумки кошелек и, изрядно пошуршав, вынимает пластырь.

– У тебя что, нет детского пластыря? – спрашивает большой малыш.

– А что это?

– Ну, для детей, детский пластырь.

Сын смотрит на меня, как будто я заставляю его разговаривать с идиотом. Я беру пластырь – «спасибо» – и наклеиваю большому малышу на подбородок.

– Дома я нарисую тебе пятнышки, хорошо?

– Цветочки.

– Хорошо, цветочки.

– И звездочки.

– Договорились.

– И маленьких мармеладных мишек.

Я вздыхаю.

– Я – Томас, – встревает блондин и протягивает большому малышу руку.

– Что у тебя там в руке? – спрашивает сын.

Томас беспомощно смотрит на меня.

– У тебя есть мармеладные мишки?

– К сожалению, нет, – отвечает Томас.

– Но я же их видел, – настаивает сын.

Томас смотрит на меня. «И что мне теперь делать?» – спрашивает он.

Томас сходил за покупками. Затащил на четвертый этаж ящик минеральной воды. Вынес мусор и старые газеты. Вымел из подъезда гравий. Принес наверх почту. Залатал велосипедные шины. Погулял с собакой. Отнес письма в почтовый ящик. Сдал книги в библиотеку. И все это – после нашей единственной встречи, когда он меня сто раз спросил, не слишком ли я балую детей. Они ему явно мешали. Врывались в разговор. Все время хватали меня за руку, требуя внимания. Когда дети наконец уснули, он ткнул в меня указательным пальцем. Я подняла голову и улыбнулась. Он снял очки. «Теперь я тебя не вижу», – сказал он. «Значит, мне больше не нужно тебе улыбаться», – ответила я. Он снова надел очки, посмотрел на меня: «Не понял».

На следующее утро он приносит булочки и свежую газету и делает по дому все, что нужно сделать, а я в это время уединяюсь в кабинете, выключаю телефон и принимаюсь за текст про Начало. После ухода Томаса делаю перерыв. Выпиваю целую бутылку воды. Просматриваю почту. Письма, адресованные Филиппу, кладу к стопке в его комнате. Одно из писем – на имя большого малыша, его я спокойно могу открыть, ничего ужасного меня там не ждет. Выписка со счета. На его детской сберкнижке остался всего 1 евро 70 центов. Я ору. Набираю номер телефона. Ору на Филиппа. Ору, рассказывая об этом Гюнтеру. Звоню своему другу Натанаэлю и ору, пока не срываюсь на вой. Ложусь на пол рядом с собакой и зарываюсь лицом в ее шерсть. Звонит телефон – Томас. Я в ярости, не могу говорить.

Он приходит вечером, когда дети спят. Без слов обнимает меня, я впиваюсь зубами в его худое плечо, силы оставляют меня, я ослабляю хватку. Он кивает, говорит: «Отпусти», кряхтит от боли.

«Это хорошо, – замечает он чуть погодя, – мне кажется, это хорошо». Я не совсем уверена, что он имеет в виду. Что я его укусила? Он считает это правильным с точки зрения психогигиены? Думает, теперь моя ярость поутихла? Ничуть. Но нужно признать, мне тоже кажется, что это было хорошо, хоть и непонятно, почему я это сделала. Вообще-то у меня нет привычки кусаться.

– Мне хочется увидеть тебя голой, – говорит он.

– Зачем? – спрашиваю я и тут же понимаю – глупый вопрос.

– Я думаю, ты красивая, но я верю лишь тому, что вижу.

Я качаю головой.

«Хорошо», – говорит он и подает мне пример. Раздевается у меня на кухне. Очень быстро. Одежда темным комом лежит позади него на ламинированном полу. Остались только очки в роговой оправе. Томас держится очень прямо. Тощий, безволосый, кожа очень светлая и вся покрыта синими, фиолетовыми, зелеными, желтыми пятнами. На плече багровеют следы от моего укуса.

– Откуда у тебя синяки?

– Потом расскажу. Разденешься?

– Нет.

Я сижу. Рассматриваю его. Синяки все разных цветов – значит, они не могли появиться одновременно, во время какого-нибудь происшествия, несчастного случая или нападения. «Выглядит ужасно», – говорю я. Собака притрусила на кухню, остановилась позади Томаса, вытянула шею и обнюхивает его. Томас испуганно отпрыгивает. «Отстань, зверюга!» Я смеюсь и тяну собаку прочь. «Что она тебе сделала?»

– Нюхала меня. Почему она?

– Это сука.

Он быстро садится и закидывает ногу на ногу. Мне неприятны его гладкие белые ноги, его детская грудь, его безволосый пах. Сероватый член зажат между бедер, мне почти больно, когда я об этом думаю.

– Мне лучше одеться, – говорит он, – я боюсь собаку.

Через несколько минут он уходит, сказав, что, к сожалению, не сможет мне завтра помочь, уезжает из города – важная встреча. Я ответила, что не нуждаюсь в помощи, – он улыбнулся и погладил меня по голове.

Мы идем в детский сад, большой малыш хочет вести собаку сам. «Только медленно, – говорю я, – и осторожно, гололед! И на переходе остановишься, понятно?» Собака понеслась, ребенок на поводке за ней, я следом – с маленьким малышом в коляске, от этого собака мчится еще быстрее, а с ней и ребенок. «Стой», – кричу я, но они бегут дальше, через улицу, все быстрее и быстрее, ребенок смеется, поскальзывается и растягивается во всю длину. Я сижу на холодном асфальте, ругаюсь с собакой, утешаю ребенка, слезы текут у меня по лицу, на удивление теплые.

Звонит Филипп. После четвертого гудка включается автоответчик, я нажимаю на кнопку прослушивания. Филипп говорит: «Я боюсь тебя потерять. Пожалуйста, позвони, как придешь домой».

Я стираю сообщение.

Не получается сочинить ни фразы. Сижу над текстом о Начале, работа не движется. На странице только: Я, Ты, Диалог.

Я: Я не верю

Ты: Еще как веришь

Я: Ты думаешь?

Ты: Да, я так думаю

Точка, пишу я. Я верю лишь тому, что вижу. Я думаю о Томасе.

– Что мы здесь делаем? – спрашивает большой малыш.

– Катаемся на коньках.

– На конях? – смотрит на меня недоверчиво.

– На коньках.

– И где же эти коньки? – спрашивает он.

– Ну вот же, у нас на ногах!

– Я замерз.

Я тоже замерзла. Этот загребистый холод за считанные минуты захватил и сковал ступни, голени, колени. И теперь целеустремленно и неостановимо ползет вверх по бедрам, подбираясь к туловищу и внутренним органам.

– Мама, я хочу домой.

– Я тоже, мой хороший.

Звонит телефон. Томас хочет приготовить нам ужин. Мне и детям. Он уже все купил. И едет к нам. Вообще-то он уже под дверью. «Тут холодно», – говорит он. «Мы постараемся побыстрее», – отвечаю я и кладу трубку.