– внукам. Рассказы эти заставляют потомков проникаться тем же особенным чувством, какое питали сослуживцы и подчиненные, солдаты и простой народ, видя в нем строгого начальника, но, вместе с тем, честного человека, справедливого карателя и милователя, для которого были все равны, начиная от знатного барина и кончая серым мужичком».

Перовского называли наряду с Сухтеленом лучшим генерал-губернатором Оренбургского края. А вот Тарас Шевченко замечал в нем, прежде всего, «бездушного сатрапа и наперсника царя», грабившего «вверенный ему край». О жестокости губернатора (правда, не называя его имени) написал Лев Толстой в рассказе «За что?»[130].

При всем разбросе мнений позволим себе все же присоединиться к первой группе оценок. Какими бы отрицательными личными качествами ни отличался Перовский, объективно он заботился об интересах России, укреплении ее безопасности, военно-политического и экономического влияния в Средней Азии, а своих подчиненных, как правило, судил по уровню их профессионализма, преданности делу.

Оренбургский край играл двуединую роль: барьера, защищавшего Россию от посягательств на ее территории, и связующего звена между ней и азиатскими соседями. При этом приходилось учитывать интересы Персии, Афганистана, а также Великобритании, стремившейся расширять свои владения. В Оренбурге, отмечали В. Г. Баловников и Н. А. Халфин, «начинались… зачастую и определенные политические ходы. Появление в этом городе весьма влиятельного, близкого к Николаю I сановника в значительной мере было связано и с тем, что обстановка в соседних краях в начале 30-х годов существенно обострилась»[131].

Казахи, селившиеся к югу от Оренбургского края, еще в начале XVIII века в большинстве своем признали себя подданными русского царя. Петербургу это было выгодно – создавалась буферная зона, прикрывавшая границы империи.

Еще южнее располагались возникшие в глубокой древности Хива, Бухара (Бухария, или Бохария, как называли ее русские) и Коканд. Петербург привлекала торговля с этими ханствами, через которые открывались пути в Китай и дальше, в страны южных морей.

Среднеазиатские феодально-рабовладельческие государства с населением около пяти миллионов человек относились к Российской империи с изрядной долей недоверия, как, впрочем, и к другим европейским державам. Правившие там династии не без оснований опасались, что взаимодействие с технологически более развитой цивилизацией разрушит их средневековые устои, обрекая на участь колоний и протекторатов.

В первую очередь Российскую империю интересовало Бухарское ханство – крупнейшее и наиболее населенное государство Средней Азии, занимавшее к тому же центральное место в регионе, в том числе в торгово-экономической сфере. Бухарские купцы были очень активны на российских рынках[132]. Из России в Бухару шли поставки металлов (медь, сталь, железная руда), бумаги, сахара. Вместе с тем правители ханства бдительно следили за тем, чтобы такого рода активность не приводила к усилению российского влияния. В каждом чужеземце подозревали соглядатая и шпиона.

С Кокандом русские враждовали – всю первую половину XIX века шла борьба за право доминировать в Казахстане. Конфронтационно развивались и отношения с Хивой, пытавшейся установить свой контроль над жузами. Казахи страдали от поборов, разбоев и грабежей хивинцев, которые держали в страхе купцов, передвигавшихся по их территории. «Укрощение Хивы» рассматривалось как одна из первейших задач русской политики в Средней Азии.

В Хиве и в других среднеазиатских ханствах находилось в плену немало русских подданных, которых эксплуатировали как рабов. В Петербурге не забывали о них, и оренбургской администрации было поручено способствовать их освобождению.

Перовский приобрел известность как человек амбициозный, властный, твердо намеренный обеспечить порядок и безопасность на вверенных ему землях, при необходимости самыми суровыми методами. Правил твердой рукой, пресекая разбой и любые выступления против власти. Однажды в горной местности вблизи Златоуста взбунтовалось несколько десятков тысяч башкир и государственных крепостных, в результате чего горожане в страхе провели несколько дней, приготовившись к обороне. Башкиры протестовали против строительства церквей (в действительности местная администрация собиралась строить магазины, но указания на сей счет носили невразумительный характер), а государственные крепостные опасались, что их продадут частным гражданам.

Поход против бунтовщиков возглавил лично Перовский, его сопровождал Виткевич. Сопротивления толком не последовало и губернатору оставалось лишь поручить генералу Циолковскому наказать виновных.

Перовский, как и многие его единомышленники, видел в Средней Азии не только источник проблем и «головную боль», но и многообещающие перспективы. Просто нужно было расчистить дорогу для полнокровного экономического взаимодействия. Торговля, незначительная по сравнению с общим российским внешнеторговым оборотом, могла вырасти в разы. Отечественные промышленные изделия пользовались все меньшим спросом в Европе, которая отводила России место своего аграрно-сырьевого придатка, а на Востоке, в отсутствие западной конкуренции, как считалось, можно было добиться известного преимущества.

Однако следовало торопиться, учитывая, что у России имелся могущественный геополитический соперник – Великобритания, традиционно чинившая ей помехи в Европе, и теперь, похоже, собиравшаяся аналогично вести себя в Азии («твердили мы весь век, что гадит англичанка»[133]) – В Азиатском департамента МИД России, с которым Виткевичу еще предстояло познакомиться, Великобританию воспринимали без сантиментов: «жестока, несправедлива и капризна к своим соседям на Востоке, зная влияние наше и стремясь уничтожить нас непрямо»[134].

На фоне этой угрозы ничтожными казались козни хивинцев, кокандцев или неприязнь со стороны Бухары. Со всем этими «мелочами» можно будет справиться, если только в регионе не утвердятся англичане. Так в 1820-е и в начале 1830-х годов, когда начиналась одиссея Виткевича, созревали условия для Большой игры.

М. Н. Муравьев доходчиво выразил беспокойство Петербурга в связи с британской экспансией:

«Сильнейшая соперница, постоянно противоборствующая влиянию нашему на Востоке, была и есть Англия. Не подчиняясь никакой политической отчетности, Англия с систематическим постоянством распространяет не только нравственное влияние, но и материальную власть и владычество свое на все части Азии, доступные флоту и сухопутной армии ее. Утверждая, таким образом, безотчетно, влияние свое на дела Востока, Англия в то же самое время, бдительно следит за ходом нашего нравственного влияния в Азии. Всякое политическое движение наше в Турции и Центральной Азии делается немедленно, с одной стороны, предметом дипломатических переговоров между министерствами, а, с другой стороны, предметом политической деятельности английских агентов для парализирования или уничтожения вовсе даже вновь народившегося влияния нашего. Исторические факты доказали нам, что для достижения сей последней цели их все средства подручны англичанам, и там, где недостаточно действует золото их, действуют заговоры, клевета, устрашение и мщение»[135].

В среде либералов и революционеров Муравьев считался фигурой одиозной, это объяснялось его ролью в подавлении польского восстания 1863–1864 годов («Муравьев-вешатель») и проводившейся им русификаторской политикой. Однако внешнеполитические оценки графа отличались адекватностью и точностью, в унисон с ним мыслили практически все русские участники Большой игры с самых ее